Париж никогда тебя не оставит

Шарлотт поспешно проходит мимо нее, на улицу, и попадает в самый разгар трехцветного карнавала. Со стен свисают красные, синие, белые полотнища; те же цвета носят на себе люди – женские шарфы, мужские галстуки, детские фартучки и рубашки. Ей приходит в голову мысль вернуться в квартиру, чтобы они с Виви тоже могли переодеться, – они такие же француженки, как и все их соседи, – но это означает снова проходить мимо консьержки. Нет, дело не только в этом. У нее такое ощущение, будто она больше не имеет права носить эти цвета. Как и Джулиан, она разрывается между радостью и отчаянием.

Гармонист на углу играет «Марсельезу». Он окружен толпой. Люди поют, и по лицам у них текут слезы. На другом углу еще один гармонист и еще одна толпа, и так продолжается всю дорогу, пока они с Виви не добираются до книжной лавки. На площади Мобер, у Сорбонны, тоже собрался народ: сотни, а может, тысячи людей поют и размахивают флагами. Неужели они их прятали все это время с тех пор, как в город вошли немцы? Или сшили сейчас, за одну ночь? Этого ей почти достаточно, чтобы забыть свои страхи. Дальше, на Порт-де-Ванв, сжигают чучело Гитлера. И страх возвращается. Она ненавидит фюрера не меньше, чем ее соседи, но она распознает черное подбрюшье эйфории. Торжество обернется возмездием. Она знает это так же хорошо, как знает собственную вину.

Несколько дней спустя из Сены выуживают еще два тела, руки и ноги связаны, к ногам привязан известняковый блок. Тошнотворная ирония состоит в том, что каменные блоки недостаточно тяжелы, чтобы долго удерживать тело под водой. Достаточно пары дней, иногда пары часов, и тела всплывают. Шарлотт – и не одной ей – приходит в голову, что камни привязывают без цели удержать тела, не дать всплыть, а именно чтобы они всплывали, точно мрачные предвестники французского будущего. А быть может, те добропорядочные французы и француженки, которые решили свести с кем-то счеты, не были достаточно терпеливы. Им не хотелось ждать год или даже месяц, пока плоды их трудов наконец предстанут перед всеми. Им хотелось, чтобы об их мести стало известно немедленно.

Мысленно Шарлотт готовит доводы в свою защиту. Она, конечно, перешла черту, но она никогда не сотрудничала с немцами в буквальном смысле. Она не стучала на евреев, не предоставляла информацию властям. Она согрешила, но не смертельно. Эти оправдания очень похожи на те, что она изобретает, чтобы утешить Джулиана, и – ей это ясно – столь же надуманны.

Постоянно сражаясь со страхом, она продолжает жить своей жизнью: заботится о Виви, работает в магазине, ходит по бульварам с высоко поднятой головой и улыбкой на губах, потому что она тоже француженка и тоже скоро будет свободной, как и вся остальная страна. Вот только она знает, что это не так. Кошмар закончился. Да здравствует кошмар.

Однажды вечером она возвращается домой и натыкается на консьержку, поджидающую ее в подъезде. Та снова улыбается – все тот же издевательский, словно у черепа, оскал, который Шарлотт успела возненавидеть, – но палец к виску не поднимает и не шепчет о бошах. Просто вручает Шарлотт конверт и не уходит – ждет, когда Шарлотт его откроет. Шарлотт не собирается доставлять ей это удовольствие. Держа конверт в одной руке, сжимая маленький кулачок Виви в другой, она поднимается по лестнице. Только закрыв за собой дверь, вскрывает конверт.

Фотографии, которые она находит внутри, все какие-то мутные. Ей приходится поднести их к окну, куда бьет ослепительный июльский закат, чтобы как следует рассмотреть изображения. Виви следует за ней и тянет ручку взять то, что рассматривает мать. Ей не хочется оставаться в стороне. Но Шарлотт уже успела разглядеть первую фотографию. Она отталкивает руку дочери.

– Нет! – резко говорит она.

Виви начинает плакать. Шарлотт едва ее слышит. Она неподвижно стоит, уставившись на первый снимок. На нем несколько мужчин преследуют какую-то женщину по проселочной дороге. В отдалении виднеется указатель. Она поворачивает фотографию, чтобы попадало больше света. На указателе написано «РЕНН» и нарисована стрелка. Сколько километров – разглядеть невозможно, но это неважно. Ясно, что дело происходит на недавно освобожденных территориях. Она откладывает в сторону первую фотографию. На второй мужчины, догнав, хватают женщину. На третьей женщина распростерта на дороге, а двое мужчин держат ее ноги раздвинутыми так, чтобы камера могла заглянуть ей под юбку. На четвертой еще один мужчина срывает с нее платье. Шарлотт смотрит на последнюю фотографию. Обнаженная женская фигура корчится в дорожной пыли, щиколотки связаны трусами, руки – лифчиком, лицо вдавлено в грязь, задница задрана кверху. На спине крупно нарисована свастика, еще две, помельче, – на каждой ягодице.