Париж ночью

Как вода и песок — я и ты.

Я песок из пустыни мечты.

Как песок и вода — ты и я.

От стихии морской власть твоя —

Власть твоя надо мною. И пусть.

Быть сегодня рабыней стремлюсь.

Будь что будет! Долой рубежи!

Ты стихия, дающая жизнь!

Я песчинка времен, страсть огня.

Суть твоя протечет сквозь меня,

Может быть, не оставив следа…

Я — горячий песок, ты — вода.

Стихи, конечно, еще не очень умелые, но какова образная система — пустыня, стихия, вечность… Нет, было что-то особенное в этой юной и симпатичной поэтессе. И я пал перед ее обаянием, перед ее возвышенной, поэтической натурой. Влюбившись, я делал во множестве ее светлые, воздушные фотопортреты, снятые как бы сквозь дымку. Ей это нравилось, она говорила, что я уловил ее суть.

Но о том, что на самом деле скрывается за этим светлым образом, я даже не догадывался.

Однажды, когда подходило к концу наше очередное нежное свидание, она устроилась калачиком на диване и принялась рассказывать про свои недавние школьные годы. Как ее доводили учителя, как в нее влюблялись мальчики и как они с одноклассниками гуляли на выпускном балу. В общем, углубилась в трогательные и сентиментальные девичьи воспоминания.

И в этом ее монологе, без всякой перемены интонации, без малейшего эмоционального акцента, как что-то совсем обыденное, прозвучало признание, что самым любимым ее занятием в школьные годы было посещение морга. Я подумал, что ослышался, и переспросил:

— Что-что???

— Наша школа, — пояснила она, — находилась рядом с большой больницей, буквально через дорогу. Когда у нас в расписании было «окно» или мы просто прогуливали уроки, то ходили туда, в парк, где гуляли больные. Иногда даже забредали в самые дальние его уголки. Так я случайно попала в больничный морг. Я сбежала тогда с уроков не одна, а с мальчишкой-одноклассником, который за мной ухаживал. Он очень хотел мне понравиться и изображал из себя героя, который ничего не боится. Увидев полуоткрытую дверь, весь дрожа от страха, он стал подзуживать меня туда войти.

Мы заглянули, а потом затаив дыхание проскользнули внутрь. И вдруг услышали скрипучий голос:

— Вы к кому?

Голос был такой страшный, что мой одноклассник натурально описался. Отчего покраснел как рак и выскочил из морга. А я осталась.

Голос принадлежал санитару. Он был грузный, немолодой, рябой, в грязном зеленом халате. И на вид очень злой.

Он мрачно произнес:

— Тебе что?

— Посмотреть, — пропищала я.

Тут он в упор принялся меня разглядывать, потом ухмыльнулся:

— Пойдем, пока никого нет.

Взял меня за дрожащую руку и повел в свои владения.

Он долго водил меня по разным помещениям и приговаривал: вот тут холодильник для мертвецов, тут прозекторская, где производят вскрытие, — открывал дверцы в стеллажах, показывал трупы. Мне было страшно и до жути интересно.

А санитар продолжал показывать мне все закрома, все закоулки, объясняя, что тут для чего предназначено. В конце концов он привел меня в подвал, где в бассейне с формалином плавали трупы. Санитар объяснил, что это тела неопознанных людей, несчастных бродяг с улиц и вокзалов. Их тут отмачивали и передавали в анатомический театр медицинского института, чтобы студенты на лекциях изучали по ним строение организма. Он взял багор и начал гонять им трупы по бассейну. Подтаскивал их ближе, переворачивал, показывал с разных сторон. Потом дал мне в руки багор и, напутствуя: «Ты их не боись!», предложил самой поворошить мертвецов.

Я подцепила какой-то труп, развернула его и вдруг почувствовала на своей груди его лапы, жадно меня щупающие. Это было таким сильным впечатлением, что я вся затрепетала и впала в ступор. А санитар, не встречая никакого сопротивления с моей стороны, все больше входил в раж. Я закрыла глаза и открыла их, только когда все произошло. Жутко пахло формалином. Я поправила свою одежду и обернулась.

Этот Квазимодо как-то странно смотрел на меня. В руках его был багор. Мне показалось, что он раздумывает, а не отправить ли меня тоже поплавать в этот бассейн. Так мы стояли и смотрели друг на друга, пока я не сказала:

— Тут душно.

Он указал багром в сторону лестницы. Перед тем как выпустить меня на улицу, он спросил:

— Понравилось?

— Да, — ответила я.

— Тогда приходи еще.

— И я потом приходила. — Так закончила свой рассказ моя пышногрудая поэтесса.