Париж слезам не верит

Что знал, Марине выложил русским. Не потому чтобы испугался. А так, с заметным высокомерием и брезгливостью. Какого дьявола он будет держать язык за зубами, когда проклятые джонни сдали его и теперь собирались судить за исполнение собственного заказа? Дурее ситуации не вообразишь! Впрочем, именно так все и должно было кончиться.

Их полк расформировали здесь, у Авена, который во время войны был переполнен английскими пленными. Теперь побежденные и победители поменялись местами. Британцам не позволяли мародерствовать, а вот свои – вчерашняя краса и гордость империи – оказались для разоренной земли настоящим бедствием. У них отобрали ружья, но не смогли отнять остатков амуниции – не голыми же им идти!

Толпами они повалили по дороге на Валансьенн, где еще не стояли оккупанты, и на каждом перекрестке от общей кучи отделялись по два-три человека. Обнимались с товарищами, плакали и уходили куда глаза глядят. До ближайшего леска, пустоши или оврага. А остальные продолжали путь. Их руки никому не были нужны, да и отвыкли от работы. Военный грабеж, воспринимавшийся в походе как доблесть, теперь стал преступлением. Но ничего другого им не оставили. Стоит вывести солдата из строя, сорвать с него кокарду, знаки различия, отнять ремень и сказать, что он свободен, – и тонкая грань будет пройдена, взвод превратится в шайку, которой надо же чем-то кормиться!

Они отбирали у местных хлеб и вино, насиловали фермерш, горланили песни и орали: «Vive le roi!»[17] – присовокупляя такие эпитеты, что сразу становилось ясно истинное отношение подданных к мерзавцу Луи! «Жирная скотина», «английский прихвостень», и «волдырь на заднице Франции» – таково было мнение всех, на чьем предплечье красовалась гордая литера «N». Об императоре если и поминали, то с какой-то ржавой горечью во рту.

Они очень быстро опустились, эти хваленые легионы, чью дисциплину любили сравнивать с римской. Отчаяние сделало вчерашних вояк еще более жестокими. Гражданские не считали их своими, правительство боялось. Когда русские вошли в Мобеж, им, как и другим союзникам, пришлось очищать окрестности от распоясавшегося сброда. Незадолго до того, как желтый штандарт с императорским орлом взвился над ратушей, одна из шаек ограбила и убила на дороге у въезда в город офицера-роялиста по фамилии Гордон, возвращавшегося из Англии домой. Оглядев его труп, Воронцов тогда сказал Фабру, что бедняга поторопился, в Лондоне для него было бы безопаснее.

Но так-сяк союзники навели порядок. И хотя девственница с мешком золота на плечах отнюдь не могла пройти из конца в конец Франции, все-таки в зонах оккупации жилось спокойнее, чем там, где иностранных солдат не было. Уцелевшие разбойники подались в крупные города, оставшиеся под властью французского правительства. Так Марине попал в Париж.

Вежливый генерал внимательно выслушал показания арестанта. Похмыкал. Покивал своим. Пожелал Марине лучших сновидений и выразил надежду, что оставшиеся до виселицы дни тот проведет в раскаянии о содеянном. Видали такого наглеца? У самого руки чистые. Морда сытая. Никогда не гоняли его без сапог по снегу, не охотились за ним пейзане с дубинками, не выбивали зубы для развлечения и не вышвыривали со службы без экю в кармане!

Ну, да каждому свое.

После ухода русских Марине спал крепко. Его не беспокоило, что станется с дураком Гугоном, на которого он навел преследователей. Охота была одному болтать под перекладиной ногами?

Фажа взяли через сутки. Как только курьер графа привез из Парижа Фабру подробное описание дознания и соответствующий приказ. Таможенника допросили. Теперь уже совершенно официально. А когда подоспела авенская полиция, сунули ей в нос признательные показания. Своих источников мы не раскрываем. Как вышли на след – наше дело. Но вот вам протокол, все честь по чести. Нет, передавать убийцу своего солдата для французского гражданского суда мы не будем. Да, вы можете жаловаться, но вряд ли успеете до приведения приговора в исполнение. Когда? Уже.

Примерно это Фабр сказал взбешенным полицейским, членам авенской судебной палаты и муниципальным чиновникам, пожаловавшим вызволять соотечественника. «Вам давно пора понять, что граф шутить не любит. Мы вас не трогаем, и вы бы вели себя смирно».

Гугон расстался с жизнью на вечерней зоре под барабанную дробь. Длинный, сутулый, с отстраненным, точно подернутым водой, взглядом, он равнодушно выслушал приговор. Покрутил головой, когда на него надевали петлю – ладно ли сидит? И сам оттолкнул ногой скамью. К слову сказать, это была не единственная жертва оккупации. Пруссаки повесили пятерых за нападение на свой аванпост, англичане – восемнадцать за разные шалости. Русские – одного.

Глава 11. Карлик-нос

Санкт-Петербург

Аграфена Толстая всегда знала, как найти Закревского. Генерал диву давался ее наглости, когда девица запросто жаловала в приемную Главного штаба. Но ее приезд к нему на Галерную был верхом непристойности. Тишка, растворивший дверь перед райской гостьей, опешил не меньше барина.