Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

Однако стоило политической ситуации измениться, и реваншистские чувства начинали брать верх в душах парижан над космополитической терпимостью. Это наглядно показали события лета 1840 года, когда, как уже говорилось в главе десятой, четыре европейские державы (Англия, Австрия, Пруссия и Россия) подписали в Лондоне конвенцию по восточному вопросу без участия французов, и Франция была фактически подвергнута остракизму. Следствием этого стал настоящий взрыв патриотических чувств и националистической риторики во французской прессе. Газеты и журналы, включая такие респектабельные издания, как «Журналь де Деба» и «Ревю де Дё Монд», призывали Францию к войне и предсказывали своему отечеству блистательные победы. А ведь «Ревю де Дё Монд» изначально задумывался как журнал космополитический, о чем свидетельствует и само его название (в переводе – «Обозрение двух миров»). Тогдашний председатель кабинета министров Адольф Тьер хотел доказать всему миру, что Франция не боится войны, а наследник престола герцог Орлеанский охотно толковал о необходимости пересмотреть Венские соглашения 1815 года и вернуть Франции то, что было у нее отнято после поражения Наполеона. Декларируемая любовь к Франции легко перерастала в ненависть к державам, победившим Наполеона при Ватерлоо. Показателен состоявшийся в 1841 году обмен весьма воинственными стихотворными репликами между немецким поэтом Николаусом Беккером и французским поэтом Альфредом де Мюссе; спор шел о том, какой из стран должен принадлежать Рейн. Житель Кельна утверждал: «Немецкий вольный Рейн / Французы не получат…», а парижанин в ответ напоминал: «Ваш вольный Рейн не раз / Бывал уже французским…» Не следует думать, что в это время националистические декларации были уделом только публицистов и политиков: парижские простолюдины также не остались в стороне. На улице разъяренная толпа атаковала карету английского посла с криками «Долой англичан!»; в театрах публика требовала исполнения «Марсельезы» – песни, с которой французские республиканцы полвека назад отражали наступление европейских оккупантов.

Таким образом, отношение парижан к иностранцам порой бывало более чем критическим. Однако рано или поздно они всегда вспоминали, что иностранцы – как богатые туристы, так и работящие ремесленники – приносят больше пользы, чем вреда. При Июльской монархии число иностранцев, которые проживали в Париже и в его ближайших пригородах постоянно, неуклонно росло: в 1831 году их было 39 000 человек (около 5 % всех парижан), а в 1846 году эта цифра выросла до 159 000 (около 15 %); таким образом, за время правления Луи-Филиппа оно увеличилось в четыре раза.

Очеркисты 1840-х годов рассказывают об обилии иностранцев в Париже с иронией, однако ясно, что они уже полностью свыклись с таким положением дел. Во вступлении к коллективному сборнику 1844 года «Иностранцы в Париже» Луи Денуайе предупреждает: «Труднее всего встретить в Париже не кого иного, как парижанина. … Конечно, невозможно отрицать, что, поискав хорошенько, вы обнаружите в Париже нескольких парижан, но это будет вам стоить немалого труда. Оглядитесь вокруг, мысленно пробегите глазами перечень ваших знакомых, постарайтесь вспомнить, откуда они родом: вы обнаружите среди них провинциалов, англичан, русских, американцев, бельгийцев, швейцарцев, немцев, хорватов, возможно, даже венгерских головорезов, что же до парижан, то на полсотни иностранцев придется в лучшем случае один-единственный коренной житель нашей столицы». Очеркист напоминает также, что кроме «натуральных» иностранцев в Париже имеется множество иностранцев «поддельных» – французов, нарочно облачившихся в экзотический костюм: «К вашим услугам лжебедуины, которые продадут вам финики; лжетурки, которые отравят вам воздух свечками из сераля; лжекитайцы – их, впрочем, немного, – которые снабдят вас императорским чаем; лжеангличане, которые в атмосфере величайшей секретности нарядят вас в ливерпульский хлопок; лжебельгийцы, которые тайком привезут вам гаванские сигары и превосходный мартиникский табак; лжеполяки, лжеитальянцы, лжеиспанцы, которые ничего вам не привезут, но зато, очень вероятно, что-нибудь у вас увезут, уведут или унесут».

Автор вступительного очерка, похоже, даже немного ревнует к быстрым успехам иностранцев во французской столице: «В Париже иностранное происхождение – самый надежный источник известности и богатства. Чего местный житель не сможет достичь с помощью таланта, терпения, труда и добродетели, того пришелец добьется шутя, не ударив палец о палец». Однако в конечном счете он оценивает влияние иностранцев положительно: «В Париже происходит трение народов друг об друга, которое не только не истощает их, но, напротив, играет для них ту же роль, какую гимнастика играет для тела, а учение – для ума, а именно придает силу».