Париж — всегда хорошая идея

Его поцелуй не вызвал у нее восторга, и она из любезности замяла неловкость, чтобы он не выглядел в собственных глазах полным идиотом.

Он тяжело вздохнул. Хотя, с другой стороны… Когда они, замерев в тишине, как гусеница в коконе, лежали там под кроватью… Разве не мелькнула тогда в ее взгляде внезапная симпатия? Разве не возникло неожиданное ощущение близости, которое на минуту заставило его забыть про жесткий паркет и страх, что их обнаружат?

Неужели все это он себе только навоображал? Или виною тому была необыкновенность момента? Он уже ничего не понимал!

Он знал только одно: что вечно готов был так лежать под кроватью. Но затем дал о себе знать его мобильный телефон, и его тихая вибрация произвела впечатление иерихонской трубы. Они чуть было не попались.

Он усмехнулся, вспомнив тяжеловесный топот испуганной экономки и как она потом долго все возилась с лампой.

Обратная дорога в Париж прошла как-то странно. Едва они сели в маленькую машину, Розали заговорила, и говорила она не умолкая ни на секунду, закидывая его вопросами. («А вы уверены, что ваша мать ни разу не упоминала имени Макса Марше? Может быть, он все-таки побывал в Маунт-Киско и заходил к ней в дом? Но они непременно должны были знать друг друга, он же явно посвятил ей эту историю!») Притом Розали, несмотря на поцелуй, упорно продолжала говорить с ним на «вы» и неустанно выдвигала все новые сценарии, представляя в них Макса Марше в самых разных ролях: начиная от роли пропавшего брата его матери и кончая ролью тайного возлюбленного.

Роберту скоро стало как-то неуютно, и он становился все молчаливее. Все эти открытия и вызванные ими вопросы утомили его до изнеможения. Куда проще было бы обвинить стареющего и несколько нагловатого французского писателя в плагиате. Но потом Розали нашла у Марше рукопись и старую пишущую машинку, и все стало уже совсем не просто. С тех пор как выяснилось, что историю про синего тигра придумала не его мать для него, а что эта сказка — как можно было предположить — была подарена ей, причем, надо же, каким-то французом, о котором она никогда не упоминала (по крайней мере, не упоминала в разговорах с Робертом), он уже почувствовал некоторое беспокойство. Но не строил никаких конкретных предположений, а если говорить честно, то и не хотел их строить.

В конце концов, речь шла о его матери и о его чувствах, и, что бы ни крылось за этой историей, его это затрагивает сильнее, чем безудержно фантазирующую женщину, сидящую за рулем, чьи слова его одновременно злили и смущали.

Наконец Роберт не выдержал.

— Ваши соображения, Розали, конечно, очень интересны, но они не продвинули нас ни на шаг вперед. Пора бы нам поговорить с самим Максом Марше, — жестко оборвал он ее речь, — не скончается же он на месте, если мы зададим ему парочку вопросов.

— Ладно, больше не буду! Простите меня, что я пыталась вам помочь, — ответила Розали. — Все в порядке, я помолчу.

Она обиженно умолкла, хотя он тотчас же заверил ее, что не хотел обидеть, и тогда в тесной коробке автомобиля воцарилось молчание.

Когда она высадила его перед отелем, он больше не решился к ней прикоснуться. Они попрощались коротким кивком, и Розали пообещала позвонить, как только Макс Марше достаточно оправится, чтобы ответить на его вопросы.

— Надо хотя бы дождаться, когда он вернется домой из больницы, — сказала она, и Роберт в душе только вздохнул. — Тогда мы сможем вместе его навестить. Мне кажется, так будет проще, правда? — При этих словах она посмотрела на него и робко улыбнулась.

— Если только не придется опять лежать нам обоим под пыльной кроватью, я согласен на все, — сказал он в неудачной попытке сострить.

В этот момент он готов был сам себе влепить оплеуху за свое дурацкое высказывание.

Розали замкнулась, как устрица, закрыв створки. А чего он хотел! Огорченный, он посмотрел на ее побледневшее лицо, не отражавшее никаких чувств.

— Ну что ж… Мне пора, — произнесла она наконец с какой-то странной улыбкой, делая вид, что поправляет ремень безопасности. — Рене уже заждался меня.

Рене! Этот удар попал в цель.