Париж – всегда отличная идея

Салли умудрилась съесть этот огромный кусок торта на бегу, а моя мама гналась за ней с развевающимся на ветру фартуком на глазах у всей округи. Ей потребовались годы, чтобы забыть об этом. Я всегда удивлялась, почему она погналась за собакой. Конечно же, мама понимала, что торт невозможно было спасти. Когда Салли всю ночь рвало тортом, мама сказала, что так ей и надо, но провела всю ночь рядом с ней, на полу, массировала ей живот, чтобы облегчить боль.

Я улыбнулась, и Джейсон ответил мне тем же. Я на это надеялась. Мне было больно видеть, как он страдает. Я была потрясена тем, что он рассказал мне о Джесс, и мне было приятно рассказать ему о моей маме. Так мало людей действительно понимали меня, но теперь я знала, что он наверняка понимает. Между нами существовала эмоциональная связь, какой я раньше никогда не ощущала ни с кем, кроме самых близких людей. Возможно, оттого, что мы оба пережили большую потерю, или оттого, что на нас двоих лежала ответственность за эту сделку, или же свою роль сыграло и то и другое. В любом случае, я смотрела на Найтли совершенно другими глазами и знала, что никогда больше не смогу считать его красивым обаятельным бездельником.

– Знаешь, что было самым сложным, кроме того, конечно, что мы ее теряли? – спросил он.

Я отрицательно покачала головой. Все это было тяжело, мучительно, ужасно, жестоко, невыносимо больно. Я никогда не разбивала эти эмоции на какие-то иерархии боли.

– Смотреть, как она становится все меньше и меньше, – сказал он. Его голос был мягким. – Я часто заходил к ней в комнату, когда она спала, и брал ее за запястье, чтобы посмотреть, не стало ли оно меньше. Иногда мне удавалось убедить себя, что она совсем не похудела, но в другие дни я не мог лгать себе и знал, что сестра съеживается, исчезает у меня на глазах, а я ничего не мог сделать, чтобы остановить рак, который забрал ту неистовую, громкоголосую Джесс, которую я знал, и оставил вместо нее эту хрупкую маленькую птичку.

Да, я вспомнила. У моей мамы всегда были фигура с женственными изгибами, какие появляются от любви к пирожным. Но когда она заболела, килограммы быстро растаяли, сделав ее кожу обвисшей, а на облысевшей голове от лица остались одни запавшие глаза. Это было очень тяжело для моей мамы, которая, не будучи тщеславной, всегда была уверена в своей женственности. Болезнь лишила ее этого. Мое горло сжалось при воспоминании о тех последних днях с ней, потому что даже зная, что ей наконец-таки не будет больно, когда она умрет, я эгоистично не хотела с ней прощаться.

– Извини, – выдавила я, махнув рукой, как будто могла отмахнуться от душивших меня эмоций. Я положила голову на сложенные руки, пытаясь дышать че- рез них.

– Нет, все в порядке, – ответил Джейсон, – я понимаю, – он положил руку мне на спину и провел ею вверх и вниз по позвоночнику успокаивающим жестом.

– Мои воспоминания о Джесс сейчас горько-сладкие, – сказал он. – Горькие, потому что ее больше нет, но сладкие, потому что память о ней сохраняет ее живой в моем сердце и уме, и я дорожу этим, даже если это больно.

Все так и было. За все годы работы в АОО я ни разу не встречала человека, который бы так точно выразил мои чувства. Я и представить себе не могла, что человеком, способным понять меня до конца, окажется Джейсон Найтли.

Я подняла голову и повернулась к нему. Он не двигался, поэтому я наклонилась вперед и обняла его. Мы только что разделили столько горя и боли, что мне очень нужно было за что-то – или за кого-то – зацепиться. Как будто бы я стояла на краю скалы, и подо мною была бездонная яма горя, а это горе звало меня, мне хотелось броситься вниз и утонуть в этой тьме. И чтобы сделать шаг назад, мне нужна была помощь. Дрожь пробежала по моему телу, когда я попыталась взять себя в руки. Джейсон притянул меня ближе и прижал покрепче. Мы прижимались друг к другу, как выжившие после шторма, пытаясь оценить ущерб и сориентироваться. Я чувствовала, как его сердце бьется в такт моему, как наше дыхание смешивается. Его амброво-смолистый запах обволакивал меня, словно невидимая нить, привязывая к нему. Я хотела остаться там навсегда, но не могла.

Я отстранилась, заставляя себя отпустить его. Он был коллегой. У нас была серьезная сделка, которую надо завершить в ближайшие несколько дней. У нас были границы, которые нельзя было пересекать.

– Извини, – я сжала руки в кулаки и прижала их к груди, чтобы не потянуться к нему снова.

– Эй, все в порядке. Мы делились друг с другом тяжелыми воспоминаниями и поддались минутному порыву. Это нормально.

Я отвернулась и подтянула к себе колени, сжавшись в маленький комочек и пытаясь сохранить самообладание. Я могла это сделать. Я могла сопротивляться дикому желанию прижаться к нему, зарыться лицом в изгиб его шеи, зарыдать на его груди, прижаться губами к его губам. Правда могла.

– То есть каждый раз, когда ты рассказываешь об этом, девушки кидаются к тебе в объятия? – поддразнила я, пытаясь разрядить возникшее между нами напряжение.