Парижанин из Москвы

«Подлинность»! Это открытие потянет за собой новые соображения причин неполноты «чувствования» О.А., и оно наконец будет названо.

— …Помнишь, у Достоевского в «Идиоте» есть чудесный образ женщины-ребёнка, полуженщины. Его Аглая — это и ты тоже. У Чехова чудесный нежный образ Мисюсь в «Доме с мезонином». В какой-то степени у Тургенева Лиза Калинина. И всё же в нашей огромной литературе нет совершенного и завершенного сего образа. Моя Дари хочет дорасти до совершенства. Может быть, откроется в Дари? Я трепещу: ну, как откроется, дастся?

Дастся? Творчеству нужен затвор.

Господь с тобой, дитя. Целую. Ваня. -

Запомним это осторожное определение Ивана Сергеевича «полуженщина». Оно получит вскоре развитие и будет напрямую отнесено к личности Ольги Александровны деликатно, как пример из русской словесности. А в письмах Ильину не грубо, но решительно будет обозначено выразительным французским термином demi-vierge — полудевственница. Полуженщина-полуребёнок…

Стало, быть, тут, действительно, «ничего поделать нельзя», как писала о себе О.А? И если так, для её спокойствия он теперь одобрит «программу» концерта Жуковича. Готов рассмотреть кандидатуру некой А. Скотт для перевода на голландский «Путей Небесных».

Успокоенная Ольга Александровна присылает свой новый рассказ — о смерти отца, о жизни и смерти в сознании потрясённого ребёнка. С просьбой читать целиком, хотя посылала частями, как письма. И непременно прислать обратно — у неё не осталось выправленной копии. У неё не было сил делать копии, но в писательстве Иван Сергеевич был непреклонен. Он и прежде возмущался этому её обыкновению. Больше не возмущался — устал.

Неполнота любви. Полуребёнок. Так «дано». В душе его навсегда поселилась горечь.

Всё чаще он предпочитал писать подробности верному другу Ивану Александровичу Ильину: о жизни впроголодь, о сужающихся литературных связях и недостатке участия в печатных органах, круг которых ограничен, мал его читателям; о бытовых трудностях и литературных врагах, о приходе в его жизнь новых людей. Надо было что-то менять в корне.

— Ольгуночка, дружок. Мне тесно тут, душно. И такое совпадение. Работал над рассказом «Еловые лапы» о загадочном старичке, являвшемся в «музей» в Петербурге (то есть в Исаакиевский собор) поклониться святым мощам Серафима Саровского. И в этот момент получаю письмо из Америки от епископа Серафима, моего большого друга, когда-то настоятеля Почаевского монастыря святого Ионы в Карпатах, ныне в Джорданвилле: пришлём вызов, оформляйте визу, обеспечим все условия для Вашей работы. Вот где я смогу приступить наконец к третьей книге «Путей». Ох, завершить бы…

Спасу здесь нет от дёрганий. Заработки случайны, гонорары символические. Франк смутен. Квартира обходится в 26–30 тысяч. И знакомый священник недавно навестил: «И.С., едемте в Америку!» «Православная Русь» в Джорданвилле запрашивает вторую книгу «Путей», обещают гонорар. Не страх меня гонит к русским святым отцам, я их знаю ещё по довоенному времени, перебравшимся при наступлении Советской Армии на Запад. Гонит меня европейское сверхомерзение. Если не хватит сил, предпочту умереть, но не сдаться. Творчество требует затвора.

Предвижу, хлопот будет много. Иван Александрович подключил своих американских друзей. Возможно, понадобится твоя помощь — написать Дж. Кеннану. Здесь столько трудностей, но их надо превозмочь.

Тебе, моё счастье, я говорю: люблю тебя чисто, свято и навсегда. Эти годы нашей необыкновенной любви преобразили меня и тебя. Омолодившийся, силой моего воображения, я изменил свой физический состав и свою душу.

А ты решилась пойти путём творчества, стала богаче, одухотвореннее…

…Олюшка, вот я и в Женеве. В «Русской мысли» № 38 — моё воззвание о детях-сиротах и рассказ «Рождество в Москве», посмотри.

Расположился в комнате своей — тёплая! Сухая! Светлая! — сразу повесил фотографии моих отошедших Оли и Серёженьки и твою головку. Поставил киотик, где иконка Божией Матери — благословение Олиного отца на замужество. Со мной и твоя голубая чашечка.

На границе мне дали тикет на 1600 граммов хлеба и 2 литра молока. Возьму медицинское свидетельство на дополнительное питание. Сливки, сахар здесь — сколько хочешь, кондитерские изделия без карточек. Завтраки в гостинице подают обильные, не привык. Понял, что давно недоедаю.

Ивана Александровича ещё не видел.

С новым, 1948 годом, детка, и с Рождеством Христовым!!! Тревожно он начинается: победы левых в Дании, во Франции.

Получил весьма странное «Открытое письмо писателю Ив. Шмелёву» от русского моряка из Норвегии, по-видимому, коммуниста. Письмо почтительное, но по мысли — хаос, зовёт идти в ногу с народом, отрицает святость преподобного Сергия. 12 страниц околесицы, но видно, что моя статья «1147–1947» в «Русской мысли» его задела. Не допускаю мысли, что так капитально коммунисты могли изменить русские мозги за полтора поколения! И за пятнадцать поколений не изменят. Это от Бога.