Там шел эпизод, когда Костя и Алла располагаются на ночлег у пожилых французов. Хозяйка мадам Марта, которую играла неведомая мне пожилая актриса, как раз показывала гостям комнату с широким супружеским ложем и злополучным мечом на стене. Кстати, будучи в Ниме, я в самом деле жил в квартире у пожилой учительницы, которую звали Мартой, кажется, она была немкой из Эльзаса.
– Кого я должен узнать?
– Актрису.
– Эту? – Я всмотрелся в увядшее незнакомое лицо. – Не узнаю…
– Это же Мишель Мерсье!
– Не может быть! Как же удалось?
– И совсем недорого! – похвастался режиссер. – Она много лет без работы.
Да, читатель, то была она, греза моих подростковых фантазий, рыжекудрая маркиза ангелов Анжелика, давным-давно брошенная своим Пейраком и состарившаяся в одиночестве.
Вот, собственно, и вся история. Остается добавить, что по прочтении повести на меня обиделись жены моих друзей и знакомых, носящие имя Вера или имеющие отчество Геннадиевна. Прочитав повесть, вы поймете – почему. Моя жена, с которой я к тому времени состоял в браке уже пятнадцать годков, задала мне несколько внешне невинных, но довольно коварных вопросов, призванных прояснить, а уж не сам ли я и являюсь прототипом Кости Гуманкова. Но я успокоил ее, показав записку со словами «Привет от прототипа!». Ее во время творческого вечера прислал мне из зала один приятель юности, женатый на общей знакомой. Но на самом деле я имел в виду совсем не его. Я лишь воспользовался его фамилией Гомонков, поменяв первое «о» на «у» и «гуманизировав» ее таким образом… Кстати, после выхода повести я получал письма от «прототипов», удивлявшихся, откуда я так хорошо осведомлен о тайной драме их личной жизни, случившейся именно в Париже. «А может быть, – приходит мне в голову, – неведомый читатель, упорно полагающий себя прототипом твоего героя, и есть главная награда писателю за труды?» Недавно «Парижскую любовь…» перевели на китайский язык. Возможно, кто-то из поднебесных читателей тоже подумает, что это книга про его потерянную и незабываемую любовь. Кто знает…
Пророк
И жало мудрыя змеи…
Поэту Василию Самородину приснилось гениальное стихотворение. Потрясенный и полупроснувшийся, он выскочил из пододеяльных субтропиков в приполярье своей непротопленной квартиры, схватил с тумбочки карандаш и блокнот, чиркнул три лирические звездочки и собрался уже вывести первую строчку шедевра, но тут – черт побери! – карандаш сломался. Обломок грифеля юркнул вниз и затерялся в складках простыни.
Бранясь и стеная, наш поэт метнулся на кухню и длинным хлебным ножом принялся яростно оскабливать карандаш, но графит все крошился и крошился. Наконец, настрогав пишущий огрызок, Самородин воротился в комнату, взял в руки блокнот и вдруг понял, что в борениях с писчей принадлежностью совершенно забыл приснившееся стихотворение.
Он чувствовал: достаточно вспомнить первую строчку – и весь эпохальный текст сразу проявится в памяти, словно изображение на фотобумаге, плавающей в корытце с химическим раствором. Но именно первой строчки, этого черного пятнышка, из которого возникает весь снимок, и не было.
Самородин печально огляделся и заметил на тумбочке, около массажной щетки, новенькую авторучку с золотым тиснением: «Делегату Второго внеочередного слета писателей-трезвенников». Третьего дня он подобрал эту ручку под столиком в ресторане городского клуба литераторов.
Философически улыбнувшись, Самородин заглянул в холодильник. К горлышку пивной бутылки наподобие аптекарского ярлыка была прикреплена записка следующего содержания:
Вась-Вась!
Надеюсь, сегодня ты не скажешь, что не заметил моей записки. Напоминаю о твоих супружеских обязанностях:
1) Взять в поликлинике обменную карту для Катенка.
2) Купить 10 (десять) килограммов картошки.
3) Прояснить наши жилищные проблемы.
Целую!
Твоя, если ты еще не забыл, жена Вера.
Самородин вздохнул, но деваться некуда: эту неделю в приступе великодушия он обещал посвятить семье. Недавно наш поэт закончил перевод первой части бескрайнего романа в стихах, принадлежащего перу маститого периферийного автора. Всю первую часть герой эпоса – Алтын-батыр без устали скачет по степи чтобы записаться добровольцем в Красную Армию. По дороге он поет песни, помогает бедным и совершает подвиги. Гонорар за первую часть был уже до копейки расписан исстрадавшейся Верой по статьям семейного бюджета, и она вот уже несколько дней не повторяла свой любимый афоризм: «Раньше глупые женщины шли за декабристами, а сегодня идут за поэтов!»