Парижская любовь Кости Гуманкова

Кизилов с радостью взял «Демгородок» и поставил в августовский номер. Пока повесть готовили к печати, развернулись основные бои между президентом и Верховным Советом, включая кровавый разгон демонстрации на площади Гагарина. Надо сказать, телевидение и центральная пресса тогда были целиком на стороне Ельцина, за исключением нескольких газет, журналов и передачи «600 секунд» Александра Невзорова. Либеральные СМИ, собственно, и выиграли ту скоротечную гражданскую войну, установившую в стране прозападную либеральную диктатуру, правда, без Пиночета. В этой ситуации появление в популярном и тиражном молодежном журнале злой антилиберальной сатиры вызвало ярость у одних и восторг у других.

Рецензент «Рабочей трибуны» Тимофей Кузнецов писал: «Читает ли сегодня толстые журналы досточтимая публика, занятая или физическим выживанием, или предвыборной борьбой? Трудно сказать. А вот что точно известно: ходит по рукам августовский номер журнала “Смена», где напечатана повесть-памфлет Юрия Полякова “Демгородок». И народ то ли плачет, то ли гомерически хохочет…»

А вот как наехал на меня Роман Арбитман в суперлиберальной тогда «Литературной газете». Статья называлась «Лукавая антиутопия. Юрий Поляков в поисках утраченного апофегея»:

«…Итак, поражение ненавистной „дерьмократии“ на Руси, которое так долго обещали народу большевики, состоялось. Пусть на бумаге, но состоялось… Юрий Поляков на бумаге отыгрался за все обиды, общественные и личные. За развал Союза и рост цен. За демократию, при которой редакция журнала „Юность“ избрала не его, Полякова, своим новым главным редактором. За то, что по финансовым причинам закрылись два фильма по его сценариям и по непонятным причинам „тормознули“ постановки его пьес в академических театрах. За то, что лживые телевизионщики не приглашают больше в „Пресс-клуб“(не по той ли причине возник в повести злорадный рассказ, как прихлопнули враля-телекомментатора?). За то, что былые „апофегеи“ стали анахронизмом. Вероятно, именно эти и другие жизненные обстоятельства и побудили писателя ударить по „демокрадам“…»

Правда, лихо! Хотя привычка за личные обиды квитаться со страной характерна как раз для российских либералов, а не патриотов. Но статья Арбитмана стала своего рода сигналом, после нее мое имя почти на десять лет исчезло со страниц «Литературной газеты», до самого моего прихода туда в 2001 году главным редактором. Информацию обо мне вычеркнули из переизданий словарей, справочников и учебников, а ведь мои ранние повести входили в школьную программу, по ним писались сочинения в школе. Однажды на вечеринке я танцевал с молодой дамой и, как говорится, начал подбивать клинья. Вдруг она улыбнулась:

– Близость, не оплаченная любовью, лишь отдаляет мужчину и женщину друг от друга!

– Хм, вы читали «Работу над ошибками»? – спросил я, узнав цитату из своей повести.

– Читала? Я писала по ней выпускное сочинение. У вас такая смешная фотография была в журнале! И я думала, вы моложе…

Клинья пришлось срочно извлечь и отнести домой.

Кстати, тот давний «херем» остался в силе до сих пор, в 2014 году в своем «Путеводителе по российской литературе» все тот же неуморимый Арбитман включил моего «Гипсового трубача» в число романов, которые вообще не следует читать. Собственно, в этом и заключается либеральная цензура: не надо запрещать, надо вытеснить автора из поля читательского внимания. Но ведь это, в сущности, мало чем отличается от цензуры. Даже еще хуже: запретный плод сладок, к нему тянутся вопреки, а плод, заранее объявленный несъедобным, просто не возьмут в руки с книжного прилавка. Виртуозы!

6. Раздавить гадину

Пока «Демгородок» читали и обсуждали, грянул «черный октябрь». Поздно вечером 2-го мы возвращались с дачи в Москву. Всюду стояли омоновцы и бронетехника. Казалось, столица оккупирована. Из приемника визжали о коричневой угрозе и необходимости раздавить гадину. Видные деятели культуры призывали граждан сохранять спокойствие и верность президенту. На Беговой улице у самого поворота на Хорошевское шоссе нас остановили ребята в касках и бронежилетах, не то калмыки, не то башкиры. В Москву нарочно стянули части из регионов, где плохо понимали, что происходит в центре страны. К тому же силовики были одной из немногих категорий трудящихся, которым не задерживали зарплату. Омоновцы потребовали выключить мотор, выйти, открыть багажник и предъявить паспорт. Я ответил: сдох аккумулятор, и снова машина не заведется. Они наставили на меня автоматы, сурово повторив требование. Моя дочь Алина, ей было тогда 13 лет, испугалась. Жена Наталья пыталась крикливо вмешаться, но я успокоил обеих и заглушил мотор. Проверив и убедившись, что я в отличие от них прописан в Москве, а в багажнике у меня, кроме скудных даров огорода, ничего нет, парни отпустили нас с миром, даже любезно оттолкали заглохшую машину к бензоколонке, где мы ее и оставили, уйдя домой пешком.