Парижская мода. Культурная история

«Я знал его, когда он был и очень богат и относительно беден, – писал Теодор де Банвиль, – и я всегда, и при тех и при других обстоятельствах, видел, что он отрешен от материального мира и выше капризов судьбы… Его всегда отличали и туалет, и манеры идеального денди». Другие, впрочем, замечали и признаки бедности. Тубен вспоминал, что Бодлер носил «красный галстук – хотя и не был республиканцем – довольно небрежно завязанный», и одно из тех мешковатых пальто, которые были в моде некоторое время назад; он считал, что оно удачно скрывает его изможденное тело». Иногда он падал столь низко, что надевал рабочую блузу с черными брюками: «Ремесленник сверху, денди снизу»[155]. Потеряв контроль над своими финансами, Бодлер не просто перешел в разряд déclassé, но и узнал настоящую бедность; он носил «две рубашки, заправленные в рваные брюки… жакет, настолько изношенный, что его насквозь продувало ветром» и дырявые туфли[156]. Бодлер остриг свои красивые длинные волосы и сбрил усы и бороду, объяснив Теофилю Готье, что считает «инфантильным и мещанским» цепляться за эти «живописные» атрибуты внешности[157].

Богема продолжала относиться к нему, как к денди, однако люди из высшего сословия, например братья Гонкур, описывали Бодлера как представителя богемы с садистскими наклонностями и с «правильной и зловещей» внешностью. В дневниковой записи за октябрь 1857 года мы читаем: «Бодлер ужинал за соседним столом. Он был без галстука, рубашка расстегнута на шее, а голова выбрита, как будто его собирались гильотинировать. Единственный признак манерности: его маленькие руки вымыты и ухожены, а ногти скрупулезно чисты. Лицо маньяка, голос, который режет, как нож, и точное красноречие человека, который пытается подражать Сен-Жюсту и преуспевает в этом»[158]. Это не слишком доброжелательное описание тем не менее весьма показательно. Поэт, написавший: «Я нож и рана! <…> Жертва и палач!» – мог напоминать и приговоренного к гильотине, и Ангела Смерти эпохи террора. Заляпанные чернилами пальцы могли бы расцениваться как маркер артистической натуры, так же как галстук служил бы маркером социального статуса. В отличие от Бальзака, чей спорадический дендизм зависел от богатства (или наличия кредита) и модного антуража, например салона герцогини, Бодлер не нуждался ни в том ни в другом, поскольку он никогда не пытался выдать себя за денди-модника.

Бодлер о дендизме

Еще в XVIII веке Дидро утверждал: «Если одежда народа изобилует мелочными подробностями, искусство может пренебречь ею». В XIX веке это изречение не утратило актуальности, поскольку считалось, что современная мода эстетически уступает нарядам прошлого. В 1840‐е годы, будучи еще студентом, Эдуард Мане счел слова Дидро «глупостью». Он утверждал: «В искусстве следует всегда принадлежать своему времени, делать то, что видишь». Эту точку зрения разделял и критик-реалист Шампфлери, который призвал живописцев писать «современных людей, дерби, черные фраки, начищенные туфли или крестьянские сабо»[159].

Бодлер тоже призвал художников «удостоить взглядом» «таинственную и сложную грацию» современной моды. Если современный человек отказался от великолепных костюмов ушедших эпох и предпочел им черную униформу, то, по мнению Бодлера, художникам следует научиться «создавать колорит, используя черный фрак, белый галстук и серый фон». «Господа Эжен Лами и Гаварни, не принадлежа к числу выдающихся гениев, вполне разделяют этот взгляд на вещи: один из них воспел официальный дендизм, второй – дендизм авантюры и прихоти!»[160] Позднее он писал о художнике и денди-фланере Константене Гисе: «[К]огда г-н Г. рисует денди, он всегда передает его историчность», учитывая детали, «которые принято считать суетными». Кто, кроме денди, способен в полной мере оценить «манеру носить одежду и ездить верхом»[161].

В статьях «Героизм в современной жизни» (1846) и «Поэт современной жизни» (1863) Бодлер рассматривает дендизм как «явление современное». Он появляется, «когда демократия еще не достигла подлинного могущества, а аристократия лишь отчасти утратила достоинство и почву под ногами». Бодлер описывает амбивалентную природу мужского темного костюма. Что это – «наряд современного героя» или «одна и та же унылая униформа на всех, <которая,> несомненно, свидетельствует о равноправии»? Или «символ неизбывного траура», связанный «неотъемлемо с нашей болезненной эпохой»? А между тем, спрашивает Бодлер, «разве наша одежда, при всех нападках на нее, не наделена своей красотой?..» «…Фрак и сюртук обладают не только политической красотой, отражающей всеобщее равенство, но и красотой поэтической, отражающей душу общества. Нынешнее общество тянется, словно нескончаемая вереница похоронных служек: служек-политиков, служек-влюбленных, служек-буржуа. Все мы непрерывно шествуем за каким-нибудь катафалком»[162].