Парижская мода. Культурная история

Роль, которую мода играла в жизни конкретной женщины, зависела от статуса последней, причем возраст здесь был не менее важен, чем социальное положение. Стареющие дамы не могли одеваться, как молодые женщины: это считалось неподобающим и даже комичным. Кэссетт, в отличие от Стевенса, писала и их портреты. На картине «Дама за чайным столом» (1885) мы видим пожилую женщину. Не удивительно, что платье составляет значимый атрибут ее образа. Это не современный модный туалет, а элегантное универсальное черное платье со старомодными, но дорогими белыми кружевными манжетами; на голове у женщины – чепец-косынка из белого кружева. Хотя это портрет американки, ее наряд очень похож на те, которые считались приемлемыми для пожилых француженок и изображались – хотя и очень редко – на современных модных иллюстрациях.

Третья картина Кэссетт, посвященная теме чаепития, – «Чашка чая» (1880–1881). Здесь прелестный наряд, скорее, призван подчеркнуть красоту модели. Это портрет сестры Кэссетт, Лидии. Она сидит в кресле c полосатой обивкой; в ее руке чашка чая; рядом с ней на заднем плане – продолговатое кашпо с белыми гиацинтами. На Лидии песочно-розовое платье, длинные перчатки и розовый капор. Хейсманс одобрительно замечает, что Кэссетт «сообщила этому нежному медитативному образу нотку парижской элегантности»[307]. Лидия, конечно, была американкой, а не настоящей парижанкой; но, как и ее сестра, она годами жила во Франции и носила парижские туалеты. Возможно также, что Хейсманс был восприимчив к чувственным коннотациям избранной Кэссетт живописной манеры и цветового решения, которые, впрочем, значительно отличались от сексуального подтекста картин Стевенса. Подчеркнутая эротичность действительно не характерна для творчества женщины-художницы. Однако Кэссетт уделяла внимание тем же деталям туалетов, которые акцентировал Стевенс: она писала платья с декольте, дезабийе, наблюдала, как ткань смотрится на женской коже.

Повседневная жизнь женщины определяла ее гардероб. Если верить Узанну, «светская дама» (аристократка или представительница высшей буржуазии) вела жизнь, полную вечеринок, балов, приемов и визитов в театр, встречалась с друзьями и прогуливалась. «Роль женщины, вращающейся в этих высших сферах, полностью сводится к тому, чтобы очаровывать и соблазнять. У нее нет других обязанностей, кроме тех, которыми ее наделяет светское общество. Показывать себя и блистать – таков смысл существования этих модниц». Поскольку они «постоянно стремились к совершенству», мода играла в их жизни ключевую роль: она подчеркивала их эротическую красоту, их элегантность и статус.

Женщины из числа «средней буржуазии» вели более замкнутую жизнь; ее центром были дом и дети. Они одевались модно, но более скромно, делали покупки в новых универмагах, ездили с визитами к друзьям:

Потратив утро в хлопотах по дому, за разговорами с торговцами, заботой о детях и собственном туалете… она после полудня проводит время у своей портнихи… в парикмахерской, ездит с визитами к друзьям, обедает в кафе-кондитерской, ходит по магазинам, оставляет заказ в бакалейной лавке, покупает цветы, примеряет пальто у портного, шляпу у модистки, смотрит на часы… спешит в Лувр или в Ле Бон Марше[308].

По вечерам эти дамы устраивали обеды или небольшие домашние приемы, ходили в театр. Однако обед, на который собираются шесть или восемь человек, не требовал пышных нарядов, необходимых знатной даме, иногда посещавшей несколько больших приемов за один вечер. Большую часть времени женщины проводили со своими детьми, обучая их чтению и гуляя с ними в ботаническом саду Jardin des Plantes или в саду Тюильри. Таким образом, хотя эти дамы живо интересовались модой, одежда, которую они носили, довольно сильно отличалась от туалетов светских дам.

Интерпретация моды на французских картинах XIX века тесно связана с образом современной женщины и, соответственно, с отношением к ней художника. Стевенса занимает иконография моды как маркера современной жизни. Он акцентирует детали одежды и эксплуатирует язык тела так, как это было свойственно создателям модной литографии. С другой стороны, характерные для него романтические коннотации и сюжетные подтексты не характерны для иллюстративного жанра, «прагматичность» которого, скорее, сближала его с творчеством Кэссетт.