Парижская мода. Культурная история

Детали исторических костюмов – «чуть заметный прорез во вкусе эпохи Генриха II», пышные рукава по моде 1830‐х годов, юбка «с подборами во вкусе Людовика XV», – все это «незаметно сближало платье с театральным костюмом и под оболочкой современной жизни как бы намекало на незримое прошлое, сообщая облику г-жи Сван прелесть героини исторической или романтической». Когда же рассказчик обращал на это ее внимание, она отвечала, что не играет в гольф, а потому не может ходить в свитерах, как многие ее подруги. Как пишет Пруст, «она была окружена своим туалетом, как утонченной и одухотворенной формой целого периода цивилизации»[351].

Даже цветы на ее шляпке предвещали наступление мая вернее, чем живые цветы, растущие в садах или в лесу. Весной, прогуливаясь по авеню Булонского леса, рассказчик встречает Одетту:

Внезапно в аллее… появлялась г-жа Сван, расцветая туалетом, который каждый раз был другой, но запомнился мне бледно-лиловым; затем она поднимала и раскрывала на длинном стержне, в минуту своего ярчайшего сияния, шелковистый флаг широкого зонтика такого же оттенка, как опадающие лепестки ее платья[352].

Она появляется снова и снова, в «цветах пармских фиалок», в «жидком, блеклом, лиловом», или в девичьем розовом, напоминающем о розах, «которые, несмотря на зиму, стоят возле нее в своей алой наготе». По словам одного из исследователей, «акварельные зыбкие цвета, которые так часто встречаются в гардеробе Одетты, соответствуют амбивалентности ее натуры и поведения»[353].

Но «элегантнее всякого платья» были халаты и чайные платья Одетты. Когда Сван впервые повстречал ее, она носила японские халаты, но в 1890‐е годы, после свадьбы со Сваном, когда рассказчик увлекся ею, она, захваченная модой XVIII века, начала отдавать предпочтение пеньюарам Ватто. Совсем недавно обретшая положение в обществе (которое все еще было не слишком прочным), она любила наряды, ассоциирующиеся со спальней и будуаром, поскольку они играли важную роль в жизни куртизанки:

Апогей ее дня не та минута, когда она одевается для всех, но та, когда она раздевается ради одного. В капоте, в ночной рубашке, она должна быть так же элегантна, как и в вечернем туалете. Другие женщины щеголяют своими драгоценностями, она живет в интимном общении со своими жемчугами[354].

Мадам Сван, хорошо сознававшую эротическую притягательность своих домашних нарядов, одновременно смущал и забавлял неприкрытый энтузиазм рассказчика по их поводу и его заверения, что «никакое платье для визитов не сравнится с чудесным крепдешиновым или шелковым пеньюаром». Однажды он предложил ей отправиться в свет в пеньюаре, чему она благоразумно посмеялась. «Такое обилие пеньюаров она оправдывала тем, что только в них ей было по себе»[355].

Наряды Одетты приобретали особую элегантность благодаря совершенству деталей, которые иногда были вовсе незаметны. Если на прогулке героине становилось жарко и она снимала или расстегивала жакет, лишь тогда рассказчик «открывал на шемизетке тысячи мелочей, которые вполне могли остаться незамеченными, как те места в партии оркестра, к которым композитор отнесся со всею тщательностью, хоть им и никогда не суждено дойти до слуха публики». А если рассказчик нес жакет Одетты, только тогда он имел возможность внимательно его рассмотреть: «в рукавах жакета, лежавшего у меня на руке, я замечал и долго разглядывал, для своего удовольствия или же из любезности, какую-нибудь прелестную деталь, полоску, очаровательную по цвету, светло-лиловый шелк, обычно скрытый от глаз, но отделанный с такой же тонкостью, как и все, что было на виду, словно готическая лепка собора, скрытая на задней стороне балюстрады, на высоте восьмидесяти футов, и столь же совершенная, как барельеф главного портала»[356].

Сравнить моду с музыкальной композицией или лепкой готического собора – значит, назвать ее произведением искусства. Немаловажно, что собор в глазах Пруста символизировал славу французского искусства и цивилизации.

Красные туфли герцогини Германтской