Парижские подробности, или Неуловимый Париж

В самом деле, утром квартал Маре – как, впрочем, и многие уголки Парижа – еще больше похож на себя, встречи былого и нынешнего воспринимаются с тревожной и радостной остротою… Как весело и серьезно снимал на старых, потрескавшихся ступенях церкви Нотр-Дам-де-Блан-Манто[84] молодой фотограф барышню-модель в элегантном свадебном платье, и не было в этом ни гламура, ни профессиональной важности, а просто радость, что утро, что есть работа, что она и занимает, и развлекает их…

Раннее утро в Маре

Но Париж настолько богат воспоминаниями, что в восприятие милого события и этой старой улицы тут же – из каких закоулков памяти? – ворвалась забытая, а в 1960-е годы чрезвычайно модная песенка Жозефа Косма на слова Сартра «Dans la rue des Blancs-Manteaux», связанная так или иначе и с Французской революцией, и со смутами 1968 года в Париже. Ее пела Жюльет Греко:

Dans la rue des Blancs-Manteaux
Le bourreau s’est levé tôt
C’est qu’il avait du boulot
Faut qu’il coupe des généraux
Des évêques, des amiraux,
Dans la rue des Blancs-Manteaux…[85]

Песенка Жюльет Греко заставляет вновь вспомнить о музее истории Парижа – Карнавале[86], куда автор традиционного путеводителя прежде всего пригласил бы «друга-читателя» (так выражались в галантном веке писатели: ami-lecteur). Там много – о страшных днях Террора, но ведь музей этот занимает и особняк семьи Лепелетье де Сен-Фаржо, один из членов ее, Луи-Мишель, был персонажем моей книги о художнике Давиде![87] Уродливый, язвительный, блестящий и по-своему принципиальный человек, жертва возвышенных и жестоких страстей революции, волею истории, художника и пристрастий эпохи ставший национальным героем…

Они великолепны, эти особняки, – и Лепелетье, и знаменитый Карнавале, возведенный самим Пьером Леско, а позднее достроенный Франсуа Мансаром (лучшими французскими зодчими XVI века), украшенный барельефами Жана Гужона, – дом, в котором сто лет спустя жила госпожа де Севинье…

Пале-Руаяль

Думаю, именно эта дама, наделенная блестящим умом и вкусом, осталась душой, genius loci, этих мест. На доме 1-бис, что рядом с павильоном Короля, мемориальная доска: «В этом особняке 6 февраля 1626 года родилась Мари де Рабютен-Шанталь, маркиза де Севинье».

Если бы на каждом доме в Маре, где жила эта восхитительная женщина, поместили бы доски, они встречались бы на каждом шагу, но нужды в том нет. Ее именем названа целая улица – та самая, где находится музей Карнавале, ее последнее жилище в Париже. Тогда она называлась улицей Сент-Катрин.

Когда Дюма в 1648 году («Двадцать лет спустя») приводит в дом аббата Скаррона[88] Атоса, Арамиса и юного Рауля, Мари де Рабютен-Шанталь уже была женой маркиза де Севинье и матерью двухлетней девочки и, наверное, слышала о Скарроне, поскольку была отлично образованна и много читала. Но уж никак не могла и помыслить, что ее литературная слава затмит известность великого острослова, с которым она встречалась в литературном салоне мадемуазель де Скюдери[89], находившемся тоже в Маре, на углу улиц Бос и Дез-Уазо, почти напротив древней и грозной башни Тампль, где суждено было прожить последние свои дни Людовику XVI и его семье.

В отличие от Скаррона, прижизненная слава ей не досталась. Никто, да и она сама, не мог и подумать, что письма, написанные любимой дочери, станут классикой французской литературы! Живя после смерти мужа в Париже, она писала дочери, тогда уже графине Гриньян, переехавшей в Прованс; эти поразительные письма и сейчас восхищают ясной иронией суждений, свободой и точностью языка.

На мосту

В музее Карнавале висит ее портрет кисти Клода Лефевра, написанный в 1665 году. Ей уже тридцать девять, по понятиям того времени она дама пожилая, если не старая, у нее есть или вот-вот появятся внуки; впрочем, ей суждено прожить еще более тридцати лет. На портрете она почти юна и прелестна – маркиз не принято было писать немолодыми или некрасивыми, но сквозь легкие, умело и гладко положенные рокайльные мазки, за тривиально изящной и театральной позой угадывается (или просто хочется угадать каждому, кто знает ее судьбу и письма) ясный, точный, снисходительный и вместе с тем беспощадный ум, приятие жизни и стойкость – качества, столь характерные для мыслящих и деятельных француженок.

«На сердце не бывает морщин». Эти слова, сказанные когда-то мадам де Севинье, я повторяю всякий раз, когда вспоминаю этот (в сущности, не слишком интересный) портрет или перечитываю ее несравненные письма.