Парижские подробности, или Неуловимый Париж

Что и говорить, он меняет женщин расчетливо и жестоко. Но есть ли хоть одна, в которую он не влюбляется пылко и безумно – хотя бы на час! Даже проститутка Рашель вызывает в нем не только похоть, но и восторг. В этом отношении он именно тот француз, для которого желание становится – пусть на мгновение – совершенным синонимом вечной любви. Это, вероятно, не плохо и не хорошо, но наблюдение Мопассана превосходно именно своей точностью. Он даже умеет сострадать, сам себе удивляясь: вспомните смерть Форестье, вспышку нежности к дряхлым и смешным родителям. И наконец, настоящую, долгую и глубокую страсть к госпоже Марель, к своей «маленькой Кло», чьи «завитки на висках» он не забывает никогда.

Мопассан в «Милом друге» незаметно дает урок терпимости и истинно французской снисходительности: люди, конечно, весьма далеки от совершенства, но жизнь, им подаренная, хороша и прекрасна. И это знаменитое французское «La vie est belle!», которым веет со страниц романов о плохих людях – романов, написанных человеком, невыносимо и постоянно страдавшим и так страшно умершим в больнице доктора Бланша, рядом с домом Бальзака в Пасси.

Да, он типично французский писатель, взыскующий не морали, но истины. И снисходительности. Он без всякого презрения пишет о мучительном страхе Дюруа накануне дуэли (которая окажется фарсом), он понимает его униженность нищетой. Он ведь пишет и о себе.

Порой, кажется, я вижу их в одном лице – Мопассана и его героя, слежу, как Дюруа (это самое начало романа) спускается по улице Нотр-Дам-де-Лоретт, выходит к Большим бульварам. «Он прошел мимо Водевиля и остановился против Американского кафе, подумывая, не выпить ли ему пива, – до того мучила его жажда». Всякий раз на Бульварах, проходя мимо огромного (семь залов) кинотеатра «Гомон-Опера» и глядя на это помпезное, мало изменившееся здание, я вспоминаю: это тот самый, слегка перестроенный театр «Водевиль», а в соседнем доме – от него ничего уже не осталось – было вожделенное «Американское кафе». Хочется пить, в кармане пусто, а «на четырехугольных и круглых столиках стояли бокалы с напитками – красными, желтыми, зелеными, коричневыми, всевозможных оттенков, а в графинах сверкали огромные прозрачные цилиндрические куски льда, охлаждавшие прекрасную чистую воду». Для меня герои любимых книг – и проводники по Парижу, и вечно живые персонажи. И кстати, тип Милого друга – «палача сердец» с ухоженными усами и ястребиным взглядом – и сейчас, и не так уж редко, можно встретить в Париже.

Невозможно представить себе, чтобы прах Мопассана оказался в Пантеоне. Мопассан, как Ватто, «неуловим и вездесущ», и в этом смысле парк Монсо, с его цветами, ручейками, дорожками, массою других посредственных, но изящных скульптур, парк, окруженный приторно роскошными, но все же великолепными особняками, – нечто куда большее, чем монумент писателю: это его мир, среда его книг. Как и церковь Трините, где Жорж Дюруа – Милый друг – назначает свидание госпоже Вальтер. Заходя в церковь, я всегда вспоминаю Мопассана, слышу стук каблучков и шелест юбок взволнованной стареющей госпожи Вальтер, угадываю блеск набриолиненных белокурых усов Милого друга, шорох колес фиакров по макадамовой мостовой.

В литературной его судьбе есть нечто особенное.

Большие бульвары

Я имею в виду его роман «Жизнь»[197].

Не хочу сказать, что это лучшая книга писателя. Но несомненно, именно она – свидетельство необычности и масштаба его божественного дарования. Только подумайте: это его первый роман и написан он, когда Мопассану было только тридцать три года. В книге с удивительной для молодого жуира нежной добротой показана трудная, исполненная страданий и разочарований история женщины. С юности до старости. Как смог он понять подобную судьбу! Роман заканчивается фразой служанки, обращенной к своей госпоже – героине романа Жанне: «Вот видите, какова она, жизнь: не так хороша, да и не так уж плоха, как думается».

С южной стороны парка Монсо улицы посвящены знаменитым художникам мира: улица Веласкеса, улица Рейсдала, улица Мурильо, авеню Ван Дейка; возможно, это связано с близостью музея Ниссим де Комондо – музея великолепного, с отблеском роскоши квартала Монсо, но богатого действительно мировыми шедеврами. Кстати сказать, в Париже улицы, названные именами знаменитых нефранцузов, – не редкость, и это делает честь объективности парижан. Улицы Делакруа, Гаварни или Домье – куда скромнее, да и мало кто знает о них.

В парке Монсо случалось видеть разные – очень парижские – чудеса.

Например, черепаха.

Если верить тому, что эти существа доживают до ста пятидесяти лет, то это чудо природы явно приближалось именно к подобному возрасту. Об этом свидетельствовали важный вид и совершенная неподвижность. Черепаха сидела (восседала!) на большом и дряхлом, как она сама, чемодане. Чемодан стоял на скамейке и принадлежал даме из горделивого племени парижских клошаров – такого же, видимо, как и черепаха, возраста.