Парижские тайны

— Вы исключительно любезны, господин Пипле, — улыбаясь, произнесла Хохотушка, — но, скажите все же, кто уехал?

— Кабрион, — воскликнул Пипле, вдыхая и выдыхая воздух с невыразимым удовлетворением, как будто он освободился от тяжелого груза. — Кабрион покинул Францию навсегда… совсем… навечно… наконец-то уехал.

— Вы убеждены в этом?

— Я видел своими глазами, как вчера он садился в дилижанс на Страсбург, вместе со всем багажом, со всеми вещами, с футляром от шляпы, муштабелем, ящиком для красок.

— Что он тут вам городит, мой милый старик? — спросила Анастази, запыхавшись от быстрой ходьбы, так как ей было трудно догонять бежавшего мужа. — Держу пари, что он говорил с вами об отъезде Кабриона. Он всю дорогу только об этом и твердил.

— Дело в том, Анастази, что я ног под собой не чувствую от счастья. Раньше мне казалось, что моя шляпа на свинцовой подкладке; теперь можно сказать, что меня ветер уносит в небеса! И он больше не вернется… уехал… наконец… уехал!

— Этот негодяй! Слава богу!

— Анастази… пощадите уехавших… Счастье делает меня снисходительным: я скажу только, что это был мерзкий повеса.

— А как вы узнали, что он уезжает в Германию? — спросила Хохотушка.

— От одного друга, знакомого моего, лучшего из жильцов. Кстати, этого благородного человека вы знаете; благодаря хорошей рекомендации, которую он передал через вас, Альфред назначен привратником — сторожем ломбарда и благотворительного банка, основанного в нашем доме доброй душой, мне кажется, душа эта — господин Родольф, а сам он — благодетель, совершающий добрые дела.

— Вот и прекрасно, — заметила Хохотушка, — а мой муж назначен директором этого банка, конечно, также по милости господина Родольфа.

— Превосходно… — весело воскликнула госпожа Пипле. — Тем лучше! Приятнее иметь дело со знакомыми, чем с чужими, лучше видеть привычные лица, нежели новые. Но вернемся к Кабриону, представьте себе, что какой-то высокий, толстый, лысый господин, пришедший к нам сообщить о назначении Альфреда сторожем, спросил у нас, не здесь ли жил некий весьма талантливый художник по имени Кабрион. Услышав имя Кабриона, мой милый старикан вскочил как ошпаренный и весь задрожал. К счастью, высокий толстый лысый господин продолжал: «Этот молодой художник уезжает в Германию; один богатый человек увозит его туда для работ, которые задержат его там на несколько лет… быть может, он навсегда останется за границей». В подтверждение этого господин сообщил моему старику день отъезда Кабриона и адрес почтово-пассажирской конторы.

— И я пережил нежданное счастье, прочитав в списке пассажиров: Кабрион, художник, выезжает в Страсбург и далее за границу.

— Отъезд был назначен на сегодняшнее утро.

— Я пришел в это время с моей супругой на почтовую станцию.

— Мы видели, как этот подлец поднялся на империал и уселся рядом с кондуктором.

— И, наконец, когда экипаж тронулся, Кабрион меня заметил, обернулся и закричал: «Я уезжаю насовсем… твой на всю жизнь!» К счастью, труба кондуктора почти заглушила его последние слова и фамильярное обращение ко мне на ты, которое мне противно, но наконец… он, слава богу, уехал.

— И уехал навсегда, господин Пипле, — сказала Хохотушка, едва удерживаясь от смеха. — Но то, чего вы не знаете и что должно вас удивить… Господин Родольф был…

— Кем?

— Переодетым… его королевским высочеством.

— Полноте, это шутка, — сказала Анастази.

— Клянусь вам жизнью моего мужа, — серьезно заявила Хохотушка.

— Король моих жильцов… его королевское высочество, — воскликнула Анастази. — Да что вы!.. А я — то просила его посмотреть за моей швейцарской!.. Простите, простите… — И она машинально надела свой чепец, полагая, что так более прилично говорить о принце.

Альфред же, наоборот, несмотря на свою привычку не снимать шляпу, на этот раз снял ее, отвесил глубокий поклон отсутствующему принцу, воскликнув:

— Принц, его высочество, у нас в швейцарской!.. И он видел меня в нижнем белье, когда я лежал в постели благодаря недостойному поведению Кабриона!

В этот момент госпожа Жорж обернулась и сказала своему сыну и Хохотушке:

— Милые дети, вот и доктор.

Глава XV ГРАМОТЕЙ

Лицо доктора Гербена, человека зрелого возраста, было одухотворенное и умное, взгляд глубоко проницательный, а улыбка исключительно добрая.

Его от природы мелодичный голос становился ласковым, когда он обращался к душевнобольным; вот почему мягкость тона, благодушие его слов часто успокаивали обычную раздражительность этих несчастных. Он одним из первых применил при лечении безумия сострадание, доброжелательство, вместо ранее бытовавшего метода жестокого принуждения; никаких цепей, никаких побоев, обливаний, изоляций, все это только лишь в исключительных случаях.