Парижские тайны. Том 1

С изобретательностью, свойственной лишь беднякам, Хохотушка поместила эту клетку в большой деревянный ящик глубиною с треть метра на особой подставке, а вокруг нее насыпала земли и назвала это садом чижей; зимой его выстилал мох, а весной Хохотушка засевала его травкой и ранними цветочками.

Родольф разглядывал этот маленький мирок с интересом и любопытством; теперь он прекрасно понимал жизнерадостный характер его хозяйки.

Он представлял себе, как она сидит здесь и шьет, беззаботно распевая вместе со своими чижами; летом она наверняка работала возле окна, наполовину затененного зеленой завесой розового душистого горошка, оранжевых настурций и синих и белых вьюнков; а зимой – рядом с маленькой печью при мягком свете своей лампы.

По воскресеньям она отвлекалась от трудовых будней, вознаграждая себя безудержным весельем и наслаждениями вместе с каким-нибудь молоденьким соседом, таким же веселым, влюбленным и беззаботным, как она… (В то время у Родольфа не было никаких причин верить в добродетель юной гризетки.)

А в понедельник она вновь принималась за работу, вспоминая об удовольствиях прошедшего дня, мечтая о будущих. Родольф сейчас почувствовал особенно остро всю прелесть этих простеньких куплетов о Лизетте-простушке и ее комнатушке, о безумных и беззаботных страстях, которые пылают на бедных мансардах, ибо эта поэзия приукрашала все и превращала жалкий чердак в веселое гнездышко влюбленных, где смеялась и радовалась зеленая и свежая юность… И никто не мог представить себе лучше Родольфа эту очаровательную богиню.

Родольф был весь во власти этих сентиментальных размышлений, когда взгляд его невольно остановился на двери и он вдруг увидел огромный засов…

Такой засов вполне подошел бы к дверям тюрьмы…

Этот засов заставил его задуматься.

Он имел двойное значение и мог служить двум разным целям:

закрывать дверь от влюбленных…

закрывать дверь за влюбленными.

Одна из этих целей полностью опровергала домыслы г-жи Пипле.

Другая их подтверждала.

Родольф мучительно пытался разгадать эту загадку, когда Хохотушка повернула голову, увидела его и, не меняя позы, воскликнула:

– Смотри-ка, сосед, вы уже здесь?

Глава III Сосед и соседка

Полусапожок был зашнурован, и прелестная ножка исчезла под пышным подолом юбки цвета коринфского винограда.

– И давно вы здесь, господин соглядатай?

– Не очень… Я любовался молча.

– Чем же вы любовались, сосед мой?

– Этой прелестной маленькой комнаткой… Вы устроились здесь как принцесса, соседушка!

– Черт возьми, я могу себе позволить хоть эту роскошь. Ведь я почти не выхожу, так пусть хотя здесь будет хорошо…

– Я просто опомниться не могу! Какие милые занавески… И этот комод, словно из красного дерева… Вам, наверное, все это безумно дорого стоило?

– И не говорите. У меня было четыреста двадцать пять франков, когда я вышла из тюрьмы… Почти все ушло на эту комнатушку…

– Вышли из тюрьмы? Вы?

– О, это целая история! Вы, надеюсь, не думаете, что я попала в тюрьму за какое-то преступление?

– Но как же это случилось?

– После холеры я осталась на свете совсем одна. Мне было тогда лет десять…

– Но до этого кто-то заботился о вас?

– Да, заботились добрые люди, но всех унесла холера… – Большие черные глаза Хохотушки увлажнились. – То немногое, что у них осталось, продали, чтобы уплатить какие-то небольшие долги, и я осталась одна, и никто не хотел меня принять. Я не знала, что делать, и пошла в караульную, которая была напротив дома, и сказала часовому: «Господин солдат, мои родители умерли, я не знаю, куда мне идти, что мне делать, скажите!» Тут появился офицер и приказал отвести меня к полицейскому комиссару. А комиссар отправил меня в тюрьму за бродяжничество, и я вышла оттуда уже шестнадцати лет.

– Но ваши родители?

– Я не знаю, кто был моим отцом. Мне было шесть лет, когда я потеряла мать, которая взяла меня из сиротского приюта, куда ей пришлось сначала меня отдать. Добрые люди, о которых я вам говорила, жили в нашем доме. У них не было детей. Когда я осталась сиротой, они меня взяли к себе.

– А кто они были, эти люди? Чем занимались?

– Папа Пету – я так его называла – был маляром, а его жена – вышивальщицей.

– Они, по крайней мере, не терпели нужды?

– Как и во всех рабочих семьях. Я говорю «семья», хотя они и не были женаты, но они называли друг друга мужем и женой. Так вот, бывало по-всякому, и хорошо и худо. Когда была работа, мы ни в чем не нуждались, когда ее не было – бедствовали. Но это не мешало супругам никогда не огорчаться и смотреть на жизнь весело.

При этом воспоминании лицо Хохотушки прояснело.