Парижские тайны. Том 1

– Нужна немалая смелость и высокое благородство, – заговорила Клеманс после нескольких минут молчания, – чтобы не отступить перед таким неблагодарным делом, сулящим так мало надежды на успех.

– О нет, уверяю вас: другие делают то же самое, но только гораздо умнее и успешнее, чем я… Взять хотя бы мою знакомую надзирательницу из другого корпуса Сен-Лазар для осужденных за различные преступления – она бы вас наверняка больше заинтересовала… Сегодня утром она рассказала мне об одной юной девушке, которую обвиняют в детоубийстве. Я еще никогда не слышала ничего печальнее и страшнее! Отец этой несчастной девушки, честный гранильщик-ювелир, сошел с ума, узнав о позоре своей дочери. Семья ее жила в ужасающей нищете в жалкой мансарде на улице Тампль.

– Улица Тампль!.. – с удивлением воскликнула маркиза. – Как зовут этого ремесленника?

– Имя его дочери Луиза Морель…

– Так оно и есть!

– Она была в услужении у почтенного человека, нотариуса Жака Феррана.

– Мне рекомендовали эту несчастную семью, – проговорила Клеманс, покраснев. – Но я даже не думала, что ее постигнет еще один страшный удар… Так что Луиза Морель?

– Она утверждает, что невиновна, говорит, что ее ребенок родился мертвым, и слова ее звучат правдиво. Поскольку вы интересуетесь этой семьей, госпожа маркиза, может, вы будете так добры и повидаетесь с этой несчастной, чтобы хоть немного ее успокоить, потому что она в полном отчаянии.

– Конечно, я ее увижу; у меня будет здесь две подопечных вместо одной. Певунья и Луиза Морель, потому что все, что вы рассказали мне об этой бедной девушке, меня глубоко тронуло… Но что нужно сделать, чтобы добиться ее освобождения? Потом я нашла бы ей место и позаботилась о ее будущем…

– С вашими связями, госпожа маркиза, вы легко добьетесь, чтобы ее выпустили из тюрьмы не сегодня, так завтра: это зависит только от воли господина префекта полиции… Он не откажет в просьбе такой значительной особе, как вы. Но мы забыли про Певунью. Должна вам признаться, что меня не удивит, если окажется, что помимо раскаяния и стыда ее мучит еще одна боль, не менее жестокая…

– Что вы имеете в виду?

– Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, эта юная девушка, каким-то чудом спасенная из бездны порока, куда ее бросили, полюбила кого-то… и сейчас любит искренне и чисто, и это ее счастье и ее мучение…

– Почему вы так думаете?

– Вчера вечером во время обхода камер я приблизилась к кровати Певуньи; она спала глубоким сном. Некоторое время я смотрела с нежностью на ее ангельское личико, когда она вдруг тихо произнесла с почтением, печалью и любовью одно имя… Вам я могу доверить эту тайну, госпожа маркиза. Она произнесла: Родольф.

– Родольф! – воскликнула маркиза, сразу вспомнив о принце.

Потом она подумала, что его высочество великий герцог Герольштейна вряд ли имеет какое-нибудь отношение к «Родольфу» бедняжки Певуньи, и сказала надзирательнице, явно удивленной ее восклицанием:

– Это имя удивило меня, потому что по странной случайности так зовут и одного из моих родственников. Но все, что вы рассказываете о Певунье, меня интересует все больше и больше… Могу я ее увидеть сегодня… сейчас?

– Да, госпожа маркиза, я схожу за ней, если вы того желаете. Я могу также узнать о Луизе Морель, хотя она в другом отделении тюрьмы.

– Буду вам очень признательна, сударыня, – ответила Клеманс и осталась одна.

Глава VII Мон-Сен-Жан

Часы тюрьмы Сен-Лазар пробили два пополудни.

Несколько дней было очень холодно, но теперь потеплело, погода стала мягкой, почти весенней; лучи солнца отражались в воде бассейна – большой каменной чаши, расположенной в середине двора со старыми деревьями; двор был окружен высокими почерневшими стенами с многочисленными зарешеченными окнами. Тут и там стояли скамейки, вкопанные по сторонам этого мощеного двора, который служил местом прогулок для арестанток.

Звон колокола объявил о начале прогулки, тяжелая дверь с окошечком распахнулась, и арестантки высыпали гурьбой на двор.

Эти женщины носили одинаковую форму: черные чепчики и длинные холщовые балахоны синего цвета с поясами и железными пряжками. Их было сотни две, этих проституток, которые преступили изданные для них ограничения, а потому стали нарушительницами общественного порядка.

С первого взгляда в них не было ничего особенного, но, если приглядеться внимательнее, почти на всех лицах был неизгладимый отпечаток порока и тупого равнодушия, которое приносят безграмотность и нищета.

При виде этого сборища потерянных созданий невольно возникала грустная мысль, что некоторые из них были когда-то чистыми и честными. Мы делаем эту оговорку потому, что большинство из них было опорочено, развращено и приучено к разврату не только с юности, но с самого раннего детства, как мы увидим позднее, даже с самого рождения, если так можно сказать…

Невольно вопрошаешь себя с горьким любопытством: какая же цепь роковых обстоятельств могла привести на тюремный двор этих несчастных, которые были когда-то скромными и целомудренными?

Сколько же разных наклонных стоков сбросило их в эту помойку!