Парижские тайны. Том 2

– Нет, господин Жермен, не откажусь, думаю, что теперь могу позволить себе дружески подать вам руку.

– Мы еще увидимся. Отныне вы мой щит, мне нечего бояться, каждый день могу гулять.

– Не бойтесь, все будут перед вами лебезить. Вот что я подумал: напишите господину Родольфу о том, что я вам рассказал, тогда он не будет волноваться, передайте, что я нахожусь здесь случайно, чтоб он не подумал, что я вор, а то ведь это, черт возьми, меня не устраивает…

– Будьте спокойны, сегодня же вечером напишу своему покровителю; завтра вы сообщите мне его адрес, и письмо будет отправлено. До свидания, еще раз благодарю вас, вы настоящий человек!

– До свидания, господин Жермен, пойду к своей ватаге оборванцев, ведь я теперь староста… Научу их ходить по струнке, кто не послушается, пусть пеняет на себя!

– Когда я думаю, что по моей вине вы должны будете жить среди этих негодяев!

– Ну что ж тут особенного? Ничем не рискую, они не посмеют напасть на меня. Господин Родольф меня научил. Никакая потасовка мне не страшна.

И Поножовщик последовал за надзирателем, а Жермен вошел в кабинет начальника.

Он был поражен, увидев там Хохотушку.

Хохотушка была бледна и взволнована, с влажными от слез глазами. И все же она улыбалась… Лицо ее выражало радость, ликование.

– У меня для вас хорошая новость, – объявил начальник Жермену. – Судебные власти объявили, что вы ни в чем не виноваты. За отсутствием виновности, в соответствии с Гражданским кодексом, я получил приказ немедленно вас освободить.

– Что вы говорите, сударь? Неужели это возможно!

Хохотушка хотела что-то сказать, но так волновалась, что не смогла промолвить ни слова, умоляюще сложив руки, она лишь утвердительно кивнула головой Жермену.

– Мадемуазель пришла сюда вслед за тем, как я получил приказ освободить вас, – продолжал начальник. – Она принесла мне рекомендательное письмо от весьма высокопоставленного лица. Прочтя его, я убедился, что она преданна вам, проявляла трогательную заботу во время вашего пребывания в тюрьме. Вот почему я охотно послал надзирателя разыскать вас, надеясь, что вы и мадемуазель будете счастливы, выйдя из этих стен.

– Это сон… так бывает только во сне, – сказал Жермен. – Какое благородство! Простите, огромная радость и изумление лишили меня дара речи, я не могу должным образом поблагодарить вас…

– Я так же, господин Жермен, не нахожу слов, – сказала Хохотушка, – судите сами о моем счастье: когда я рассталась с вами, меня встретил друг Родольфа, он ждал меня.

– Опять Родольф! – удивленно заметил Жермен.

– Да, теперь можно вам рассказать, тогда все станет ясно. Мэрф сообщил мне, что Жермен свободен. «Вот письмо к начальнику тюрьмы, – сказал он, – когда вы придете туда, у него уже будет приказ освободить Жермена, и вы сможете его увести». Я не верила своим ушам, однако же все так и вышло, взяла фиакр, приезжаю сюда… и теперь фиакр ждет нас.

…………………………………

Трудно описать счастье влюбленных, когда они вышли из тюрьмы Форс, и тот чудный вечер, который они провели в комнатке Хохотушки. В одиннадцать часов Жермен вышел из дому, чтобы снять для себя скромную квартиру.

…………………………………

Изложим кратко практические и теоретические принципы, которые мы попытались оспорить, описав эпизод из тюремной жизни.

Мы были бы счастливы, если б нам удалось доказать:

неразумность, вред и опасность содержания заключенных в общих камерах…

несоразмерность, существующую в оценках и наказаниях различных преступлений (домашняя кража, кража со взломом) и некоторых правонарушений (злоупотребление доверием)…

Наконец, показать материальную неспособность бедных классов пользоваться Гражданским кодексом.

Глава XIII Наказание

Мы вновь поведем читателя в контору нотариуса Жака Феррана.

Благодаря обычной болтливости его служащих, почти беспрерывно занятых обсуждением все более заметных странностей своего хозяина, мы расскажем о событиях, происшедших после исчезновения Сесили.

– Держу пари на сто су против десяти, что если дело так пойдет дальше, то наш мэтр более месяца не протянет, подохнет, как комар.

– Во всяком случае, после того, как служанка, похожая на эльзаску, покинула его дом, от него остались только кожа да кости.

– Какая уж там кожа!

– Послушай-ка! Значит, он был влюблен в эльзаску, раз он так высох после того, как она уехала.

– Хозяин – влюблен? Просто смех!

– Напротив… Он больше, чем когда-либо, возится с попами!

– И примите еще во внимание, что наш кюре – надо отдать ему справедливость, человек уважаемый, – уходя, сказал сопровождавшему его аббату (я сам это слышал): «Восхитительно! Жак Ферран – идеал милосердия и щедрости…»

– Так сказал кюре? Сам кюре? И чистосердечно?

– Что сказал?

– Что наш хозяин – идеал милосердия и щедрости, что во всем мире другого такого не сыскать…

– Я сам это слышал…

– Тогда я больше ничего не понимаю. Наш кюре считается, как говорят, настоящим пастырем, и заслуженно.

– Это так, о нем надо говорить серьезно и почтительно, он добрый и милосердный, второй Синий Плащ[42], а когда такое говорят о человеке, этим все сказано.

– И сказано немало.