Парижские тайны. Том 2

– Поживем – увидим.

– Старший клерк, может быть, знает об этом больше, чем мы? Но он хитрит.

– А кстати, где он?

– Он у графини, которую пытались убить. Кажется, теперь она уже вне опасности.

– Графиня Мак-Грегор?

– Да, сегодня утром она срочно потребовала патрона к себе, но он вместо себя отправил старшего клерка.

– Быть может, по поводу завещания?

– Нет, она ведь поправляется.

– Сколько теперь дел у нашего старшего клерка, ведь он же исполняет обязанности Жермена, работает кассиром!

– Кстати о Жермене… Получилась еще одна смешная история.

– А что?

– Патрон, чтобы освободили Жермена, заявил суду, что он сам, господин Ферран, допустил ошибку при подсчете и обнаружил деньги, которые требовал от Жермена.

– По-моему, это вовсе не смешно, а справедливо; помните, я всегда говорил, что Жермен не способен на кражу.

– Тем не менее для него было мучительно оказаться арестованным и сидеть в тюрьме.

– Я бы на его месте потребовал от Феррана возмещение.

– В самом деле, он должен восстановить его в должности кассира, чтобы доказать его невиновность.

– Да, но, быть может, Жермен этого не захочет.

– А что, он все там, в деревне, куда поехал, выйдя из тюрьмы? Он нам сообщал, что порывает всяческие отношения с Ферраном.

– Наверное, там, потому что вчера я был в доме, где он жил, и мне сказали, что он еще в деревне и ему можно писать в Букеваль, через Экуен, на имя фермерши, госпожи Жорж.

– Господа, смотрите, карета! – сказал Шаламель, посмотрев в окно. – Вот чертовщина! Это не такая элегантная карета, как у знаменитого виконта. Помните блестящего кавалера Сен-Реми, приезжавшего с лакеем в ливрее, шитой серебром, и с толстым кучером в белом парике? На сей раз это просто извозчичья пролетка.

– Минутку! А, черное платье!

– Женщина! Женщина! Ну-ка, поглядим!

– Господа, до чего неприлично для своего возраста этот пострел увлекается женщинами! Только о них и думает. В конце концов придется посадить его на цепь, иначе он будет похищать сабинянок прямо на улице, потому что, как говорит Фенелон в своем «Трактате о воспитании», предназначенном для дофина:

Прекрасный пол – прочь от божка-пострела!
С ним не шути. Он дерзок до предела!

– Смерть Шаламелю!

– Черт побери! Шаламель, вы сказали, черное платье… я полагаю…

– Дурошлеп, это кюре!.. Смотри, в другой раз не ошибись!

– Кюре нашего прихода? Наш добрый аббат?

– Он самый, господа!

– Вот уж достойный человек!

– Не то что иезуиты!

– Конечно, и, будь все аббаты похожи на него, все прихожане стали бы благочестивыми.

– Тихо! Кто-то открывает дверь.

– Быстро по местам! Это он!

Клерки склонились над столами и стали с притворным старанием громко скрипеть перьями.

Бледное лицо священника было одновременно и добрым и серьезным, умным и внушающим доверие, в его взоре ощущались кротость и ясность духа. Небольшая черная шапочка прикрывала тонзуру, его седые, в меру длинные волосы ниспадали на воротник коричневой рясы.

Поспешим заметить, что благодаря своей наивной доверчивости благородный пастырь всегда оказывался одураченным ловким лицемером Жаком Ферраном.

– Дети мои! Ваш уважаемый патрон в своем кабинете? – спросил кюре.

– Да, господин аббат, – ответил Шаламель, вставая и почтительно кланяясь. И он открыл аббату дверь в соседнюю с конторой комнату.

Услышав громкий и нервозный разговор в кабинете Жака Феррана, аббат, не желая подслушивать, быстро подошел к двери и постучал.

– Входите, – послышался голос с сильным итальянским акцентом.

В комнате аббата встретили Полидори и Жак Ферран.

Клерки, по-видимому, не ошибались, предсказывая скорую смерть своему патрону.

После исчезновения Сесили он стал почти неузнаваем.

Хотя лицо его крайне осунулось и стало мертвенно-бледным, на выдающихся скулах проступал лихорадочный румянец; нервная дрожь то прекращалась, то переходила в конвульсивные судороги; костлявые руки были сухие и горячие; за большими зелеными очками скрывались налитые кровью глаза, горевшие огнем пожирающей его лихорадки. Словом, мрачная маска его лица выдавала непрерывное смертельное разрушение.

Физиономия Полидори представляла полную противоположность лицу нотариуса. Нельзя было представить ничего более холодно-насмешливого, чем выражение лица этого негодяя; густая шевелюра ярко-рыжих волос, перемежающихся несколькими поседевшими прядями, украшала его бледный, изборожденный морщинами лоб; острые пронзительные глаза, зеленые и прозрачные, как морская вода, были посажены очень близко к крючковатому носу; рот с тонкими втянутыми губами выражал злобу и сарказм. Полидори, весь в черном, сидел подле письменного стола Жака Феррана.

При виде кюре оба поднялись.

– Здравствуйте, ну как ваше здоровье, достойнейший господин Ферран? – заботливо спросил аббат. – Вам немного лучше?

– По-прежнему, господин аббат; лихорадка не проходит, терзает бессонница. Да будет воля божья!

– Да, господин аббат, – лукаво произнес Полидори, – какое благочестивое смирение! Мой бедный друг верен себе: облегчение своим страданиям он находит лишь в добрых делах.