Парижские тайны. Том 2

– Я вижу, что похвалы друга оскорбляют вашу скромность, займемся же вашими новыми благочестивыми планами, не будем говорить о том, что исходят они от вас; но прежде всего поговорим о порученном мне деле. Согласно вашему желанию я внес на свое имя во Французский банк сто тысяч экю, предназначенных для возврата долга, через ваше посредничество все это должен был сделать я. Вы предпочли, чтоб этот взнос не оставался у вас, хотя, как мне кажется, у вас он был бы в такой же надежной сохранности, как и в банке.

– Да, господин аббат, об этом меня просил неизвестный должник, он поступает так ради спокойствия своей совести. Согласно его желанию я должен был вручить эту сумму вам и просить вас передать ее вдове де Фермон, урожденной де Ренвиль (голос нотариуса слегка задрожал, произнося эти слова), когда эта дама придет к вам и предъявит удостоверение личности.

– Я исполню ваше поручение, – сказал аббат.

– Но это еще не все, господин аббат.

– Тем лучше, если другие поручения будут подобны этому, потому что, какова бы ни была причина, побудившая человека поступить так, меня всегда трогает добровольная уплата долга; это возвышенное решение, продиктованное только совестью, которое выполняется честно и добровольно, от всей души, всегда служит свидетельством искреннего раскаяния, а не бесплодного искупления.

– Господин аббат, ведь сто тысяч экю, возвращенные сразу, редкостный случай? Не так ли? Меня больше вас мучило любопытство, но оно было бессильно перед непоколебимой скромностью Жака. Я и поныне не знаю имени честного человека, совершившего этот благородный возврат денежных средств.

– Кто бы он ни был, – произнес аббат, – я убежден, что он питает исключительное уважение к Феррану.

– Этого честного человека, господин аббат, действительно я глубоко уважаю, – ответил нотариус с плохо скрываемой горечью.

– И это еще не все, господин аббат, – возразил Полидори, многозначительно глядя на Жака Феррана, – вы увидите, до какой степени великодушия дошел этот неизвестный должник, и, откровенно говоря, я сильно подозреваю, что наш друг немало способствовал пробуждению совести у этого человека и нашел способ ее успокоить.

– Каким образом? – спросил аббат.

– Что вы хотите этим сказать? – добавил нотариус.

– А славная и честная семья Морель?

– Ах да… действительно, я забыл, – глухим голосом произнес Жак Ферран.

– Представьте себе, – продолжал Полидори, – что этот должник, несомненно по совету Жака, не удовольствовался тем, что возвратил значительную сумму, а хочет еще… Но пусть говорит наш уважаемый друг… я не желаю лишать его удовольствия.

– Я вас слушаю, мой дорогой Ферран, – сказал священник.

– Вам известно, – начал Жак с лицемерным раскаянием, постоянно прерываемым невольным возмущением той ролью, которую ему навязали; это возмущение проявлялось в том, что голос его искажался и он колебался перед тем, как произнести то или иное слово. – Вы знаете, господин аббат, что скверное поведение Луизы Морель… было таким тяжелым ударом для ее отца, что он сошел с ума. Большая семья этого ремесленника чуть не умерла с голоду, лишившись единственного кормильца. К счастью, провидение пришло к нему на помощь, и… лицо, пожелавшее возвратить долг, чьим посредником вы согласились быть, сочло, что не в полной мере искупило большое злоупотребление доверием. Этот человек спросил у меня, не знаю ли я достойной семьи, нуждающейся в помощи. Я должен был сообщить этому щедрому человеку о семье Морель; тогда, вручив мне необходимую сумму, меня попросили тотчас передать деньги вам, с тем чтобы вы оформили ренту в две тысячи франков на имя Мореля, которая может быть перечислена его жене и детям.

– Но, по правде говоря, – сказал аббат, – всецело принимая эту новую, несомненно, благородную миссию, я удивлен, почему вы сами не пожелали ее исполнить.

– Неизвестное лицо полагает, и я разделяю его мнение, что добрые дела обретут дополнительную добродетель, будут, так сказать, освящены… если их исполнит человек такой благочестивый, как вы.

– На это я ничего не могу ответить, я оформлю ренту в две тысячи франков на имя Мореля, достойного и несчастного отца Луизы. Но я так же, как и ваш друг, считаю, что этот новый акт искупления был совершен не без вашего влияния.

– Я только указал на семью Мореля… ничего больше, прошу мне верить, – ответил Жак Ферран.

– А теперь, – заговорил Полидори, – вы узнаете, господин аббат, какой высоты филантропии достиг мой добрый Жак, затеяв благотворительное заведение, о котором мы с вами уже говорили; он прочтет нам окончательно разработанный план; деньги для создания фонда находятся здесь, в его кассе; но вот вчера у него вдруг возникло сомнение; если он не осмелится вам об этом сообщить, то это сделаю я.

– Не надо, – возразил Жак Ферран, который иногда предпочитал оглушить себя собственной речью, нежели быть вынужденным молчать и выслушивать иронические похвалы своего сообщника. – Вот в чем дело, господин аббат. Я подумал… что проявлю более христианское… смирение, если банк… будет основан не под моим именем.