Парк Горького

Судья повязал полотенце вокруг пояса, а Ямской накинул на плечи. Он обнял Аркадия за плечи и зашептал с шутливой доверительностью:

— Это место не для всякого. Нужно же когда-нибудь занятому человеку освежиться, верно? Не стоять же такой шишке, как судья, в общей очереди.

Они миновали отделанный плиткой коридор, обогреваемый калориферами, и вошли в просторный подвал, вмещающий длинный плавательный бассейн с подогретой сернистой водой. Вокруг бассейна под отделанными глазурованным кирпичом арками византийского стиля за перегородками резного дерева виднелись ниши, обставленные монгольскими столиками на коротких ножках и низенькими диванами. В дальнем конце бассейна сквозь поднимающийся от воды пар можно было разглядеть купающихся.

— Построен во время извращений, порожденных культом личности, — продолжал шептать Ямской на ухо Аркадию. — Следователи на Лубянке работали круглые сутки. Вот и решили, что между допросами им нужно где-то отдохнуть. Воду качали из-под земли, из Неглинки, подогревали паром и добавляли минеральные соли. Но едва построили, он умер, и бассейн забросили. Позднее додумались, что не использовать его просто глупо. И бассейн, — он сжал руку Аркадию, — «реабилитировали».

Он провел Аркадия в нишу, где уже сидели двое покрытых потом мужчин. Стол был уставлен наполненными икрой и лососиной серебряными блюдами, тарелками с тонкими ломтиками белого хлеба, маслом и лимонами и бутылками с минеральной водой, водкой и настойками.

— Товарищ первый секретарь Генерального прокурора и академик, разрешите познакомить вас с Аркадием Васильевичем Ренко, следователем по делам об убийствах.

— Сын генерала, — усаживаясь, добавил судья. На него не обратили внимания.

Аркадий через стол пожал им руки. Первый секретарь, большой и волосатый, походил на обезьяну, а академик страдал из-за своего сходства с Хрущевым. За столом царила атмосфера непринужденности и дружелюбия, как в одном фильме, где царь Николай купался в бане со своим Генеральным штабом. Ямской плеснул в стакан перцовки — «хороша после дождя» — и положил Аркадию горку икры на хлеб. Не какой-нибудь паюсной, а самой свежей и крупной, какую Аркадий уже много лет не видал в магазинах. Он проглотил бутерброд в два приема.

— Если помните, следователь Никитин работал на грани совершенства. Аркадий Васильевич достиг совершенства. Так что Предупреждаю, — тихо и размеренно произнес Ямской, пародируя самого себя, — если собираетесь избавиться от своих жен, поищите другой город.

Клочья пара из бассейна проникли под перегородку, оставив во рту привкус серы. Правда, даже приятно — как привкус в настойке. Никуда не нужно ехать, чтобы отдохнуть душой, подумал Аркадий, стоит лишь искупаться под площадью Дзержинского, что и делают герои, страдающие от лишнего веса.

— «Белый динамит» из Сибири, — первый секретарь вновь наполнил стакан Аркадия. — Чистый спирт.

Академик, сообразил Аркадий, принадлежит к этому узкому кругу не за свои труды, скажем, в области медицинских исследований, а благодаря тому, что он — один из идеологов.

— История учит нас пристально следить за Западом, — изрек академик. — Маркс доказывает неизбежность интернационализма. Поэтому мы не должны спускать глаз с проклятой немчуры. Стоит нам на минуту зазеваться, они тут как тут — снова будут вместе, поверьте моему слову.

— Кто ввозит к нам наркотики? — решительно заявил первый секретарь. — Те же немцы да чехи.

— Пусть на свободе лучше останутся десять убийц, чем один торговец наркотиками, — вставил судья. По груди его рассыпалась икра.

Ямской подмигнул Аркадию. Где, как не в прокуратуре, знали, что коноплю в Москву доставляли грузины, а ЛСД изготавливали студенты химфака. Аркадий слушал невнимательно, занятый лососиной, приправленной укропом, а потом в полудреме расслабился на диванчике. Ямской, кажется, тоже был больше настроен слушать. Он сидел, сложив руки на груди, время от времени прикладываясь к еде, вернее, к водке. Беседа обтекала его, как вода обтекает скалу.

— Вы согласны, следователь?

— Простите? — Аркадий утратил нить разговора.

— Относительно вронскизма? — спросил первый секретарь.

— Это было еще до того, как Аркадий Васильевич пришел к нам, — объяснил Ямской.

Вронский. Аркадий вспомнил имя следователя из московской областной прокуратуры, который не только брал под защиту книги Солженицына, но и осуждал слежку за политическими активистами. Разумеется, Вронский уже давно не следователь и одно упоминание его имени воспринималось в юридических кругах с отвращением. Правда, «вронскизм» означал нечто другое, менее определенное и ощутимое. Это веяние шло с другой стороны.

— Если что и следует подвергать критике, искоренять и ломать, — поучал академик, — так это, вообще говоря, стремление ставить приверженность букве закона выше интересов общества, а если конкретно, бытующую среди следователей склонность ставить собственное толкование закона выше широко понимаемых задач правосудия.

— Иными словами, вронскизм — это индивидуализм, — вставил первый секретарь.