Парк Горького

Аркадий вошел в длинное, плохо освещенное рабочее помещение. Во всю длину размещались сортировочные столы и ряды вешалок, как сначала показалось, с ворохами одежды или кусков ткани. Когда глаза привыкли к освещению, он увидел, что это груды пушнины. Вешалок, возможно, были сотни, большинство из них были увешаны узкими темными шкурками – соболей или норок, но были и вешалки с крупными плоскими шкурами – судя по всему, рысьими или волчьими. Терпко пахло дубильной кислотой. Над каждым белым столом низко висела люминесцентная лампа. Посреди комнаты зажглась одна из ламп, л Джон Осборн положил на стол шкурку.

– Известно ли вам, что северокорейцы тоже торгуют мехами? – спросил он Аркадия. – Собачьими и кошачьими шкурами. Поразительно, что только не покупают люди!

Аркадий направился по проходу к столу.

– Видите, эта шкурка уже сама по себе стоит около тысячи долларов, – сказал Осборн. – Баргузинский соболь, вы, наверно, догадались. Должно быть, стали в известной мере специалистом по соболям. Подойдите поближе. Видите легкую изморозь на ости? – Он погладил шкурку против шерсти и тут же направил на Аркадия маленький пистолет. – Хватит, можно ближе не подходить. Прекрасная будет шубка, в полную длину, шкурок на шестьдесят, – он еще раз погладил шкурку пистолетом. – Думаю, такая шубка потянет на полтораста тысяч долларов. Верно, большая разница по сравнению с кошачьими и собачьими шкурами?

– Вам лучше знать, – Аркадий остановился, не доходя одного стола до Осборна.

– Тогда поверьте мне, – лицо Осборна оставалось в тени, – потому что это здание и два квартала вокруг – крупнейший пушной рынок в мире. Поэтому признаюсь, что как невозможно сравнивать вот это, – он погладил лоснящуюся шкурку, – с кошачьей шкурой, точно так же нет никакого сравнения между Ириной и обыкновенной женщиной, а также между вами и обыкновенным русским. – Он повернул лампу, и Аркадий поднял руку, закрываясь от слепящего света. – А вы хорошо выглядите, следователь, очень хорошо. И прилично одеты. Я искренне рад видеть вас живым.

– Скажите, что искренне удивлены, увидев меня живым.

– Признаюсь, и это тоже, – Осборн опустил лампу. – Когда-то вы сказали, что, даже если спрячетесь от меня на дне Москвы-реки, я все равно вас разыщу. Тогда я не верил, но вы оказались правы.

Осборн закурил, оставив пистолет на столе. Аркадий уже не обращал внимания на темный, почти как у араба, загар, на стройную элегантную фигуру, на серебристые волосы. И, разумеется, на блестевшие золотом портсигар и зажигалку, перстень, браслет и запонки, на желтое пламя в глазах и ослепительную улыбку.

– Вы же убийца, – сказал Аркадий. – Почему в таком случае американцы позволили вам встретиться со мной?

– Потому что русские разрешили мне встретиться с вами.

– Зачем нам это надо?

– Откройте глаза, – ответил Осборн. – Что вы здесь видите?

– Пушнину.

– Не просто пушнину. Голубую норку, белую норку, обычную норку, голубого песца, чернобурую лису, рыжую лису, горностая, рысь; каракуль. И, конечно, баргузинского соболя. Только в этом помещении на два миллиона долларов пушнины, а на Седьмой авеню еще полсотни таких заведений. Так что дело не в убийстве, а в соболях, и всегда упиралось в них. Я не хотел убивать Кервилла, Костю и Валерию. После того как они помогли мне, я был бы только рад, если бы они без лишнего шума уехали куда-нибудь подальше. Но что оставалось делать? Кервиллу позарез нужна была популярность – он был просто одержим идеей рассказать о своих похождениях после триумфального возвращения в Нью-Йорк. Возможно, на первой пресс-конференции он бы не сказал о соболях, но непременно проговорился бы, скажем, на десятой. Я вел войну со старейшей мировой монополией, положил на это годы трудов, многим рисковал. И все для того, чтобы подставить себя из-за непомерного тщеславия какого-то религиозного фанатика? Что оставалось трезвомыслящему человеку? Признаюсь, я был не прочь разделаться и с Костей. Оказавшись здесь, он тут же начал бы тянуть с меня деньги. Правда, сожалею, что так получилось с Валерией.

– Вы колебались?

– Да, – Осборну понравился вопрос. – Вы правы, я колебался, прежде чем выстрелить. Знаете, эта исповедь прибавила мне аппетита. Давайте съездим куда-нибудь перекусить.

Они спустились на лифте. Машина ожидала во дворе. Они направились к северу по авеню Америк. Судя по оживленному уличному движению, Нью-Йорк в этот час, в отличие от Москвы, еще бодрствовал. За Сорок восьмой улицей по бокам авеню потянулись прямоугольные стеклянные башни административных зданий, почти как на проспекте Калинина.