Парк Горького

– Я подаю в городской суд заявление о разводе, – говорила в трубку Зоя. – Развод стоит сто рублей. Рассчитываю, что половину заплатишь ты. Как-никак, я тебе оставила квартиру. – Она замолчала в ожидании ответа. – Ты слушаешь?

– Да, – ответил, не поворачиваясь, Аркадий.

Людин перечислял разложенные на столе предметы.

– Три кольца с ключами. Все ключи одинаковые. Зажигалка. Пустая бутылка из-под «Экстры». Начатая бутылка коньяка «Мартель». Пара коньков «Спартак», очень большого размера. Разбитая банка из-под французского клубничного компота. Могу добавить, что такой не импортируется; должно быть, кто-то привез из-за границы.

– Ну а сыр, хлеб, колбаса?

– Увольте, следователь. В сумке за эти месяцы не раз побывала рыба. Правда, сохранились следы животных жиров, свидетельствующие, что в сумке были и другие пищевые продукты. Кроме того, следы тканей человека.

– Аркадий, приезжай немедленно, – говорила Зоя. – Так будет лучше, мы сможем переговорить с судьей наедине. Я уже с ней говорила.

– Я занят, – ответил Аркадий в телефон и спросил Людина: – Отпечатки пальцев?

– Положа руку на сердце, следователь, вы же не рассчитываете, что их найдут?

– Приезжай сейчас, – настаивала Зоя, – иначе пожалеешь. – Аркадий закрыл рукой трубку.

– Извините меня, полковник. Дайте мне минутку.

Сосредоточенно разглядывая собственные часы, Людин отошел от стола в сопровождении свиты своих помощников. Аркадий повернулся к ним спиной и зашептал в трубку:

– Какие мотивы в твоем заявлении? Я что, бил тебя? Или, может быть, пью?

– Прежде всего, – он услышал, как у нее перехватило горло, – несоответствие характеров. У меня есть свидетели. Наташа и доктор Шмидт.

– А как насчет… – Он никак не мог собраться с мыслями. – А как насчет членства в партии?

– Иван…

– Какой Иван?

– Доктор Шмидт говорит, что на моем положении это не скажется.

– Слава богу. И насколько же мы не соответствуем друг другу?

– Абсолютно, – ответила Зоя. – Но ты пожалеешь, если дело дойдет до открытого суда.

– Я уже жалею. О чем еще я пожалею?

– О своих высказываниях, – тихо сказала она.

– Каких высказываниях?

– Твоих высказываниях, и вообще о твоем отношении. Обо всем, что ты говоришь о партии.

Аркадий невидящим взглядом уставился на телефонную трубку. Он пробовал вызвать в памяти образ Зои, а перед глазами стоял плакат с изображением золотоволосой пионерки. Потом голая стена. Разоренная квартира. Ни одного трогающего сердце воспоминания, будто их многолетнюю совместную жизнь начисто сожрали невидимые ненасытные звери. Но над всем этим скорее пристало ломать голову эксперту вроде Людина, а тут было действительно не на чем задержать мысль. Мысленные представления уже теряли очертания – он говорил в пустоту. Когда говоришь с женщиной, которая твердо решила развестись с тобой, политические доводы, эмоциональные всплески, даже ирония – все как о стенку горох.

– Уверен, твоя карьера не пострадает, – сказал он. – Подождешь до майских праздников. Осталось недолго, – и он бросил трубку.

Людин хлопнул ладошками.

– Давайте снова за работу. Пистолет еще в кислотной обработке. Потом его заберут баллистики. Но уже сейчас могу сообщить, что наши специалисты по оружию твердо убеждены, что этот «манлихер» того же калибра, что и пистолет, из которого стреляли в Парке Горького. Завтра я смогу точно назвать его модель. А пока будем делать все, что в наших силах. Следователь Ренко, вы меня слушаете?

* * *

Заглянув по пути на Новокузнецкую, чтобы узнать, не звонил ли Кервилл, Аркадий попал на идеологическое собрание. Они случались достаточно часто. Как правило, они сводились к тому, что кто-то один читал вслух передовую «Правды», а остальные листали спортивные журналы. На этот раз постановка была настоящая: помещение для допросов на первом этаже было заполнено следователями районных прокуратур, слушавшими Чучина и врача из Института имени Сербского.