Парк Горького

– А за что Груздеву расстреляли? – спросил Яша. – У нас же не применяют высшую меру к женщинам, ну, я имею в виду, почти…

– Я же сказал – налетчица она была, людей убивала на раз-два, – ответил Василий Михайлович. – И такая артистка, любого могла разжалобить на суде. Видная баба и очень опасная. Получается, ей удалось спастись? – Он покачал головой и вернул карточку Опалину. – Интересно, как она это устроила…

– А как вы считаете, она могла?.. – осторожно спросил Петрович.

– В том, что могла, я даже не сомневаюсь, – последовал ответ.

Опалин поднялся с места, нервно провел рукой по волосам (что, как знал Петрович, служило у его коллеги признаком сильного волнения) и, попросив Василия Михайловича никуда пока не отлучаться, отправился к Твердовскому. После его ухода старик вздохнул, приставил удочку к стене, достал папиросу и закурил.

– Значит, налетчица, – пробормотал Яша, морщась. – Слушайте, а не могла она иметь отношение к тому, что произошло на Пречистенке?

– Это как? – заинтересовался Петрович.

– Ну, не знаю. Но смотрите: Марья Груздева – или как ее теперь зовут – объявляется в городе, и почти тотчас же убивают целую семью. Что у нас, каждый день такое происходит? Это же исключительное происшествие! И хотя вы мне ничего не говорите, – добавил Яша с обидой, – я знаю, что вы по поручению Ивана Григорьевича встречаетесь с осведомителями и выясняете у них, что болтают об убийстве на Пречистенке и кому его приписывают…

– Яша, – сказал Петрович после паузы, – работа с осведомителями – особая часть нашей службы. И ты уж извини, но для безопасности и этих людей, и нас самих она максимально засекречена. Ясно? Отчитываюсь я только Ване, а больше никому ничего говорить не должен.

– Вы мне не доверяете, – упрямо проговорил Яша. Его скулы налились розовым цветом.

– Опять двадцать пять, – проворчал Петрович. – Когда ты, наконец, прекратишь носиться со своими обидками, которые сам же выдумываешь? На ровном месте!

– Я вам не нравлюсь, потому что я еврей! – выпалил Яша. – Вы к Казачинскому и то относитесь лучше, потому что он не еврей… не жид, как вы все говорите!

– Когда я это говорил, интересно? – Петрович начал заводиться.

– Ну, не говорил, так думал! Какая разница…

– А ты, получается, у нас мысли читаешь?

Логинов понимал, что не стоило продолжать этот разговор, но его раздражала зацикленность Кауфмана на национальной теме. В московском угрозыске работали и русские, и евреи, и украинцы, и грузины, и немцы, и кого там только не было, и все ощущали себя как часовые, которые поставлены оберегать покой мирных граждан от прущей из всех щелей разномастной швали. Да, конфликты случались, и, прямо скажем, в учреждении, где работает столько человек, они были неизбежны, но причиной почти всегда являлись личные качества, а не национальный вопрос.

Когда Опалин, переговорив с Твердовским, возвращался к себе, навстречу ему, как ошпаренный, вылетел Яша и, ничего не видя перед собой, помчался к лестнице. Опалин поглядел ему вслед и покачал головой.

– Что случилось? – спросил Иван у Логинова и Василия Михайловича, войдя в кабинет и прикрыв за собой дверь.

– Ничего, – сухо ответил Петрович. – Я, оказывается, недостаточно уважаю товарища Кауфмана, потому что я антисемит. Докладывать я ему должен, с кем из осведомителей встречался и что они говорят. – Он тяжело вздохнул. – Был у Твердовского? Что он сказал?

– Что надо искать Марию Груздеву. Из архива поднимут ее дело и передадут нам.

– Дела, – поправил его Василий Михайлович. – Там несколько томов. И на расстрел она набегала вовсе не по одному эпизоду, если что.

– А что насчет орловских? Ведь разобраться надо, как это ее там расстреляли, что она по Москве теперь шастает. – Петрович сердито нахмурился.

– Нет. Пока – никаких контактов с Орлом. Найти Груздеву, живую или мертвую, и дальше – по обстоятельствам. Придется прошерстить всех ее московских знакомых, – промолвил Опалин, качая головой. – Где-то же она должна жить, столоваться… Документы, опять же…

Василий Михайлович кашлянул.

– Насколько я помню, в Москве жил ее муж, – заметил он. Головы присутствующих тотчас повернулись к говорящему.

– Муж? Что за муж? – быстро спросил Опалин.

– Невенчанный, – усмехнулся старик. – Она тогда еще молодая была. Вообще Марья Москву не жаловала. Вот Ростов, Батум, Одесса – это да, там она умела развернуться.

– Как мужа-то звали, не помните? – не утерпел Петрович.

– Сейчас скажу. – Старик сморщил лоб. – Лучин его фамилия. Да: Лучин Михаил Витальевич… нет, Филиппович. Что интересно, никакого отношения к уголовному миру он не имел. Просто был красивый молодой человек, которому Марья вскружила голову. А уж она умела это делать… Он все планы строил, как они будут жить вместе, детей заведут. Ну, Марья ему какое-то время потакала, а потом, наверное, ей наскучило честную-то изображать.