Парни нашего двора

Переходящее знамя Комитета Обороны вручали заводу в торжественной обстановке. Гремел Государственный гимн. Гвардии старшина Подниминоги, при всех орденах и медалях поверх шинели, твердым шагом подошел к пожилому рабочему, грудь которого украшал орден Красного Знамени, видать, еще за гражданскую войну. Старшина высоко приподнял полотнище: держите, мол, его так. И перешло древко из военных в рабочие руки.

Выступили с речью директор завода, майор Перетяга. Одно сквозило в речах — просто и ясно: все силы для фронта, все для победы над ненавистным врагом. Каждый из выступающих заканчивал свое слово известным крылатым изречением:

— Враг будет разбит, победа будет за нами!

Митинг длился более двух часов. Все это время мы стояли по стойке «смирно», прижав к груди настоящие автоматы, выданные нам на этот случай. Странное чувство владело мною.

Опять я ощутил, что значит для солдата оружие. В каких переделках не случалось бывать, я знал, что могу защитить себя и других. Казалось бы, такое чувство закономерно на фронте, там и родилось оно незаметно, исподволь. Сдав оружие, я чувствовал в себе какую-то робость: в тылу вроде и фашистов нет, а иной и до ветру без автомата или винтовки выйти не может. Взять того же Сапуна-курослепа. Для чего бы ему в ту ночь винтовка? А потащил ее с собой в нужник, и не обмануло сердце солдата — стрелять пришлось.

Один десантник с нашего танка признавался:

— Это, братцы, болезнь проклятущая. Нет огнестрельного, так нож беру или дрын какой. Прямо напасть. Будто на меня, как на зверя, охотятся.

Не потому ли каждый фронтовик старается кроме положенного обзавестись еще и трофейным оружием, лично принадлежащим ему. Поэтому, наверное, отправляясь в отпуск домой или на излечение в госпиталь, норовит вояка захватить с собой если не пистолет, то штык, тесак или десантный нож. Спроси его — убедишься: убивать никого он не собирается, пугать тоже.

— А для чего же тебе эта штуковина?

— Так, на душе спокойнее.

Неужели это чувство оружия останется и после войны у тех, кто выживет, и они, демобилизовавшись, повезут в своем нехитром багаже в гражданку парабеллумы и вальтеры, не страшась последствий незаконного хранения оружия!

А когда появилось это ужаснейшее чувство, к примеру, у меня? — Наверное, после того, как я уничтожил метившего убить меня немца.

После вручения знамени заводу майор Перетяга словно не замечал нас. Службу мы несли исправно, не придерешься. Правда, Подниминоги частенько ворчал.

— Глянь, Серега, на эти машинешки, — кивал он головой на танки Т-26, что стояли в парках всех батальонов. — На них встречали фрица. Неужто и самураев встретим на них? Ой и наломают нам косточек.

Две «тридцатьчетверки» стояли, бережно укрытые новеньким брезентом. У машин и днем — часовые. Смотрели мы на эти танки только издали и скучали, вспоминая нашу сгоревшую «старушку».

— Эх! — вздыхал старшина. — Дал бы Перетяга мне одну.

Танкистам осточертело отрабатывать тактические приемы танкового боя в пешем строю. Растянется батальон поэкипажно, считай на километр фронтом, зампострой флажками подает команду: «Уступом слева!», «Уступом справа!» Вот и разворачивайся…

Наконец-то вывели на танкодром машины и те без башен, в общем — тягачи. Первый танк повел старшина-дальневосточник. Отлично вел, но до надолбов не добрался, застрял во рву — мотор не потянул.

Подниминоги не выдержал, подошел к Перетяге:

— Разрешите, товарищ майор? — Старшина вздохнул. Перетяга криво улыбнулся.

— Нашла коса на камень, то бишь хохол на хохла! — тихо сказал мне Скалов.

Но майор, на удивленье всем, допустил старшину к рычагам. Мы заволновались: учения показательные, горючего в обрез, а Подниминоги после ранения ни разу не сидел на месте механика-водителя. Можно и опозориться перед всем полком.

Дрогнул старый танк, рыгнул газом и помчался на исходные. С замиранием сердца, вытянув тощие шеи из жестких воротников кирзовых курток, бойцы следили за ним.

Перетяга еще глубже надвинул козырек фуражки на глаза. Видать нос да подбородок.

Я понимаю его по-своему: если Иван пройдет дистанцию — авторитет Перетяги пошатнется.

В полку уже знали, что майор не танкист, а конник. Последнее время служил в военкомате где-то в Средней Азии и совсем недавно направлен в строевую часть.

Иван благополучно довел танк до исходной, лихо развернулся. Я даже испугался: гусеницы слетят. Но нет, выдержали. Старшина дал прогазовочку и толкнул машину вперед.

У рва он сделал еще один лихой поворот: тяжестью машины и силой мотора, умноженных на скорость, танк обрушил в ров гору земли и завалил его до половины. Полк ахнул. Перетяга всем корпусом подался вперед, стараясь не пропустить ни одного движения машины. Старшина включил заднюю передачу и отошел от рва, снова дал прогазовочку, разогнал машину а бросил ее на препятствие.

На какое-то мгновение танк исчез в туче пыли, в следующее — выскочил по другую сторону рва и, не останавливаясь, ринулся на деревянные надолбы. Подниминоги не давил брюхом танка врытые стоймя под косым углом бревна, он срезал их бортами, то левым, то правым. Щепа вилась за машиной.