Парни нашего двора

Старшина одолел всю дистанцию и подъехал к командному пункту. Полк затих, слушая рапорт Подниминоги, а когда он окончил, майор скомандовал:

— Смирно! За отличное управление танком гвардии старшине Подниминоги от лица службы выношу благодарность. Руку, старшина! — И, пожав руку, командир полка протянул Ивану карманные часы. — А это лично от меня.

— Служу Советскому Союзу! — ответил Иван и краем глаза прочитал гравировку на корпусе: «Лучшему механику-водителю».

— Становись в строй, — приказал Перетяга.

— Мне бы на «тридцатьчетверке» пройтись…

— Еще успеешь.

Командир снял фуражку, вытянул носовой платок, вытер вспотевший лоб и устало приказал зампострою:

— Марш в расположение.

Нет, на сей раз не поблек авторитет Перетяги, как мне думалось и, откровенно говоря, хотелось.

К концу лета пришли в полк «тридцатьчетверки». С радостью садились танкисты за рычаги прославленных машин, перегоняя их с железнодорожной воинской площадки в парк полка. Новенькие машины, словно модницы-красавицы, щеголяли темно-серой заводской краской, шли ровно, плотно прижимаясь к земле. Не то, что Т-26, — прет, открыв слабозащищенную высокую грудь, задирая к небу днище. В эти дни нам показалось, что мы снова вернулись в свою родную бригаду.

Прошел слух, что в госпитале, где мы лежали, находится на излечении командир танковой бригады, подполковник, очень душевный человек. Говорят, что его так далеко от фронта увезли, чтобы не убежал на передовую — он-де и раненный не покидал своего поста, залечил в боях рану, да вот открылась она. Подполковник всех танкистов к себе в блокнот записывает, в общем, кадры готовит, — вот, мол, выпишусь и буду формировать маршевиков для пополнения своей бригады.

А вскоре на утреннем построении мы увидели гвардии подполковника Стрельцова. Майор Перетяга сдавал ему полк. Вместе проходили они вдоль строя, жалоб не было.

Я невольно вытянулся, когда мой старый командир остановился против нас. Глаза его повеселели.

— Здравствуйте, гвардейцы! — сказал он тихо нам троим, стоящим рядом, и мы ответили, тоже не очень громко:

— Здра!

Перетяга даже оступился, услышав это неуставное приветствие. Строго глянул в нашу сторону, еще не зная, что с подполковником прошли мы огни и воды и чертовски рады, что снова будем под его началом.

Велика Россия, необозримы ее пространства, и людей видимо-невидимо. Дважды с одним и тем же человеком едва ли встретишься. Если даже знаешь, что он на Камчатке, а ты на Волге. Человек давно отвык от кочевой жизни, надолго, если не на всю жизнь, вьет себе гнездо.

Война сорвала людей с насиженных мест, и двинулись они по всей земле: по собственной воле, в силу необходимости. Казалось, земля невероятно сузилась и каждая пядь ее обрела высшую цену — цену жизни.

Особо малой, с овчину, показалась она солдату, когда сердце застучало: назад ни шагу. А как сократились солдатские пути-дороги, у каждого один тупик — фронт. Если повезло — госпиталь, пересылка, запасный полк. И снова фронт. Как не встретиться на таких замкнутых кругах?

Встречались на минуту-две у эшелонов, идущих в разные стороны; на сутки-другие — на огненной черте. Встречались живые с мертвыми в братской могиле.

На передовые пополнение придет — друзей, земляков ищешь. В госпитале, едва сознание возвратится, спрашиваешь, нет ли наших. Если хотя бы один, даже незнакомый танкист — так это для танкиста словно родного встретил. А на пересылке случится такая встреча — до фронта людей водой не разольешь. Пока жив — надеешься на желанную встречу, а встретился — не удивляешься, рад только.

Перетяга — всем на удивление — не ушел из полка, остался зампостроем. Но как все изменилось с приходом Стрельцова! Учения по тактике стали проводить на машинах, горючего не жалели. Мотострелки учились на ходу вскакивать на броню и спрыгивать, Я знал: Стрельцов вылечивает бойцов от страшной болезни — танкобоязни.

— Что за боец, коли своего же танка трусит?

Теперь каждый понимал, что слух о подполковнике Стрельцове оказался верным: готовит он маршевиков для своей бригады, которая сейчас где-то на фронте. Учения не прекращались и на строевой площадке, и в поле, в сопках, на резко пересеченной местности.

В середине августа собирались выезжать на боевые стрельбы с выполнением тактического задания. Старшина Подниминоги в тот вечер вернулся в казарму, возбужденным.

— Ну, Серега, — сказал он Скалову, — кажись, моя задумка сбылась, разрешил мне батя подготовить танковый взвод для форсирования водных преград по дну. Завтра все технари заработают на мою идею!

— Правда, Ваня, завсегда себе дорогу проторит, — проговорил Скалов, поздравляя друга. Я тоже потряс тяжелую и сильную руку старшины.

Иван не просто радовался, он волновался: опыт опять может оказаться неудачным.

— Чем бис не шуткуе. Затонет машина, а мне отвечать…

— Мы свою «старушку», можно сказать, с того света вытянули, а тут, почти в мирных условиях, все будет в порядке. И по этой линии переживать нет смысла. Какой взвод пойдет?

— Наш. Ну, а теперь на поверку и — спать.

Но уснули мы не скоро. Сапун ворочался с боку на бок.