Парни нашего двора

— Только не мушкетерствовать, — предупредил Стрельцов. Быстров хорошо владел немецким языком и частенько под видом гитлеровского офицера выполнял поручения, требующие большой отваги и мужества. Лихость могла повредить, потому и предостерегал комбриг молодого командира. Однажды Быстров со своими разведчиками, переодевшись, сняли фашистских регулировщиков и повернули колонну танков по другой дороге, где ждали их в засаде советские танки. Быстров, пропустив колонну, вскочил на замыкающий танк, захватил его и, когда начался бой, открыл огонь, в хвост колонне. Хорошо, что захват танка прошел удачно, а если разведчики не сумели бы этого сделать? И немцы обнаружили их? Свернули бы на прежнюю дорогу и приготовились к бою. Хорошо продуманная операция сорвалась бы. Досталось тогда Быстрову от комбрига.

— Разрешите выполнять? — поднялся старший лейтенант.

— Вас поддержат три «пантеры», что сегодня взяли в бою. Можете идти. Готовьте людей и ждите приказа. Обождите, — вдруг остановил его комбриг, — и надо ведь! Совсем забыл о батальоне «шерманов», поищите его.

— Да это само собой, товарищ гвардии…

— Само собой ничего не должно быть. Просто устали мы, Петр Сергеевич. Прощаем или стараемся простить друг другу оплошности. А это, дорогой, ведет не к добру. Ну ладно, идите… И ты, Антон, пока отдыхай, Твоя задача держать связь с разведкой по рации, через связных.

— Есть держать связь!

— Уясните с Быстровым что и как…

— Есть!

Я ушел с Быстровым к его разведчикам, которых, почти каждого, превосходно знал по совместным операциям. Часто ходили они десантниками на танках.

Глава пятая

— Вот кончится война! — тягуче проговорил Тимофей Прончатый и вздохом, глубоким, шумным, оборвал мысль-думу, словно балалаечник не в лад зазвеневшую струну.

— А что тогда, Ипатыч? — продолжал лейтенант Быстров.

На дощатых нарах и просто на полу, бросив под себя что под руку попало, в оставленной немцами землянке спали бойцы. Быстров в накинутой на плечи шинели сидел за столом и при свете коптящей лампы-«катюши» колдовал над картой.

Не до сна командиру, а почему? После боя и отдохнуть можно. Тимофей, прищурившись, смотрит на командира: «Шутит тот? Нет ли?»

Думы о доме расхолаживают, как говорят, бдительность притупляют. Ныне одна дума имеет полное право на жительство — добить вражину в наикратчайший срок. Об этом каждодневно напоминают замполиты, боевые листки и дивизионка. Но коли спрашивает сам начальник разведки, надобно понимать: чует командир, что «вот кончится война», и все, что стоит за этими тремя словечками, заполонило души не только старых вояк, таких, как Тимофей Ипатович Прончатый, а и тех, что бреются для того, чтобы волос рос.

— А вот что, Петр Сергеевич, — гвардеец поднимается с нар, отряхивает ватник, присаживается к столу, автомат на колени кладет. — Кончится война, вернусь домой, значит, и перво-наперво отосплю ден пять кряду…

— Что так мало? — глаза старшего лейтенанта смеются. Оживляется и Тимофей. Поднимаюсь с нар и я, сажусь к столу.

— Считай, что по дороге из Берлина в эшелоне суток пять сна да домашних пять. И шабаш. Хватит, значит. Даже лишку. И скоро-наскоро в гору артель поднимать, всем миром.

— Осилишь ли? — послышался сиплый, прокуренный, но сильный голос. И еще одна фигура в ватнике нараспашку поднялась с нар. Это Захар Кузьмич Агафонов, односельчанин Прончатого и одногодок, с черными соболиными бровями и тяжелым, жадно хватающим взглядом.

Земляки, друзьями закадычными быть бы им, а, видать, вороной масти кот пробежал промеж их. Обнажила война души. У каждого — своя. В воинском деле односельчане, противниками не были. Ни Захара Кузьмича, ни Тимофея Ипатовича упрекнуть в нерадивости никто не мог. Удалым, завидным разведчиком был Тимофей. Душой-характером открыт и прям. Он и сапер-подрывник, и следопыт, и в механике смыслит. А стреляет? Будто таежный добытчик. И на язык остер.

Как-то на замечание командира резанул: «Рыба тухнет с головы». И попал за это на «губу». Вместе мы с ним тогда «загорали». Смолчал бы лучше, щелкнул каблуками, рявкнул: «Виноват. Исправлюсь!» И все с тебя, как с гуся вода. Ну кто этой житейской мудрости не знает. Так нет вот, на тебе правду-матку. Ты, мол, командир, а под бушлат солдатские погоны упрятал, и я на свой телогрей их не пришил. В разведке они мне ни к чему.

Молодежь Тимофею не чета, он форса не любит, молодые в эти самые погоны фибровые вкладки вшили, чтобы не гнулись. Топорщатся погоны, как у воробья-желторотика крылья. А на марше от ремней потертости на плечах.

Про рыбу Тимофей не зря вспомнил. И не в книжке пословиц да поговорок позаимствовал. «Батяня, бывало, — рассказывал мне Тимофей, — вернется с путины и живую рыбешку своему первенцу Тимке поиграться в банке из-под консервов принесет. В водице, в травке да иле шныряют серебристые и словно позолоченные малявки». Тимке забава да и польза. С пеленок вдыхал Тимофей рыбацкий дух, родимые запахи Волги.

Вырос Тимофей и стал рыбаком-охотником.

Охотничал Тимофей, потому и стрелок он, что твой снайпер. Хотя всей оптики — только верный глаз да твердая рука.