Пароход Бабелон

– Тык обидели.

– Ась?!

– Обидели, говорю…

– Кто лапу приложил? – допытывался Кондратенко.

– Вестимо кто. Игнашка с Кузькой. Мать их!..

– Граммофон из хаты выволокли, что ль? – предположил Верховой и добавил: – Вместе с танцоркой.

– Сначала голубей всех побили, потом молодку в сено запихали.

– Твои ж ты мухи!

– Они ей ноги поднимать, а она – в морду. Оченна неприличная какая-то.

– Да уж, невоспитанная. А кто такова будет?

– А я почем знаю. Я на том сене не кувыркался.

– Ты мне, Матвейка, с праздничной стороны все обставить норовишь?! – вскипел тут Верховой.

– Непотребники из второго взвода третьего эскадрона над барышнею, дочерью управляющего… – Матвейка замялся, глянул осторожно на Ваничкина.

– Что ты на него бельма свои таращишь, ты на меня смотри, никчемный ты человек! Муха неуверенная!

Но Матвейка, мучаясь в поисках необходимых слов, отступил в сторону, всем своим видом давая понять Верховому, что больше, чем сказал, он уже не скажет. И эскадронный Ваничкин тут был ни при чем.

– Комиссара дело ромашкой расцвело, – кинул на ходу комполка. – А он серьгой своей где-то торгует…

Швырнул дверь в коридор и сам за комиссара все решил:

– Сифилитиков тех найти и в штаб на допрос. Выявить, кто из них первый исподнее девке на голову забросил.

– Не девке.

– Как не девке? – недоумевающе взглянул на ординарца.

– Вышло так – девку на бабу обменяли!..

– Ухватистей показалась? – хмыкнул Ваничкин, и один глаз его сделался масляным и блескучим, а другой оставался холодным и бесчувственным, заполненным недоверием ко всему миру.

– Ваничкин, я тебе Пилсудского в образе ящера в штаны подкину. – И комполка затопотал, загромыхал по коридорным половицам так, что они в прогиб под его ногой.

– Первого выявить бесполезно будет, – предупредил на всякий случай Матвейка.

– Это почему ж? – комполка резко остановился.

– Потому как первый, по имени Игнатий, шпагой проколот.

Комполка переглянулся с Кондратенко.

– Как есть шпагой, товарищ командир. Лично в том убедился.

– Ох, и интересно ж с тобой, Матвейка. Ты, брат, у меня то колотый сахар заместо соли, то соль заместо колотого сахара, – и показал ординарцу, как он легко его придушит одной рукой прямо сейчас. – Понял, тещина ты муха!

Стоило Верховому выйти на крыльцо Западного, как на него поперло свирепое бабье, вооруженное вилами, косами, ухватами, отвалами плугов, граблями…

– Бабу рвали, Бога крали! – прокричал кто-то по-русски из толпы.

Бабы креститься – от Бога к человеку, по-православному, одна только слева направо – от человека к Богу.

– Ты смотри, а поляков-то с кошкин хер, – сказал Верховой Кондратенко. – Утекли, значит, от греха нашего подальше «пшебешешники».

– Комиссара нам давай! – горлопанил народ.

– Пусть ответит, погромщик красный.

Мужички топтались позади баб в ожидании удобного случая. Под казачьи шашки лезть им не хотелось, но и своего шанса достать красного бойца из-под потных бабьих подмышек тоже упускать не собирались.

Несколько баб потребовали немедленных объяснений. Они скакали по большой луже, так что жижа от их тяжелых ног стреляла в сторону холеных ординарцев.

Одна из них, некрасивая, широкоплечая, короткорукая, с граблями наперевес, угрожала сварить комиссаровы яйца в крутом кипятке, если он сейчас же не пойдет к дому управляющего и сам все не увидит своими глазами!..

– Комиссар-то наш вовремя шары укатил! – бросил Кондратенко в сторону комполка.

– Да уж, без его мудей мы коммунизму никак не наладим.

Комполка пальнул в воздух.

Стало тихо.

Из лужи вышла та самая, некрасивая и горластая, баба.

– Предводительница ты, что ли, будешь? – Верховой медленно вернул револьвер кобуре. Так медленно, чтобы все успели заметить это его движение и по возможности оценили и успокоились. При этом кобуру он не застегнул и руку оставил лежать на ней.

– А ты кто? Комиссар, что ли? – спросила в ответ белая баба.

– Комполка. Тебе, дуре, того мало?

– Давай комиссара мне! – Она с размаху двинула граблей по стеклу знаменитого деникинского автомобиля с латинской литерой «v» на борту. Стекло разлетелось вместе с дубом и надвигавшейся с востока тучей, отражавшимися в нем.

Баба с размаху ударила еще раз, но уже по капоту, по изящной крышке бензобака.

– Ты шо, сучья твоя утроба, совсем рёху далась? – Облитый кожей, как орешек шоколадом, шофер наштадива кинулся к машине и заслонил собою капот, выказывая тем самым беспримерное мужество.

– А ну, гулка блудящая, пошла отсюдывы! – Матвейка с такою быстротой щелкнул бабу нагайкой по лицу, что многие пропустили коронный взмах его руки.

Из расплющенного носа бабы-предводительницы потекла кровь.

За бабу из толпы вышел мужик с топором. Замахнулся на Матвейку и рухнул.

– Кто то был?! – заорал, бешено сверкая глазами, Верховой.

Толпа отступила, но не ушла. Все смотрели на бившуюся в истерике бабу.

– Кто стрелял? – повторил вопрос Верхового Кондратенко.

Мальчик-часовой сделал шаг вперед:

– Просю прощения, – и голову склонил почему-то перед Кондратенко, давая понять, где тут для него алтарь.

Кондратенко быстро смекнул:

– Не ко мне, паря, вона комполка стоит.

Тогда мальчик улыбнулся Верховому: