— А как же иначе? Меня это интересует больше всего. Потому что движение наше направляется из Берлина прежде всего против Москвы, разве это не очевидно? Нам необходима широкая картина, Алекс, а то, что делаете вы, — это одна из сторон панно. Не переоценивайте себя, не пугайте себя, не надо. Кстати, не поговорить ли мне с Гиацинтовым?
— О чем?
— Ну, скажем, о его сотрудничестве с нами.
— Это с кем же?
— С вами и со мной.
— Вы с ума сошли! Этот зверь нас немедленно уничтожит.
— Да?
— Конечно! Вы его не знаете, я зато его очень хорошо знаю!
— Горяч?
— Только на охоте. В жизни хитер, как дьявол.
— Алекс, молю, не отказывайтесь — я принес вам немного денег, это фунты, они тоже хорошо ходят, повеселитесь или переведите на ваш счет и не записывайте в реестр долгов.
— Если бы вы жили все время рядом со мной, я бы так не волновался. Когда вы подле — я спокоен.
— Может статься, я к вам перееду. А что? У нас будет прелестный дом. Заведем девочек из Южной Америки, они все танцовщицы и душки. Нет?
— Перестаньте, право.
— Ну, до свиданья, Алекс, я буду послезавтра, мне хочется увезти вас куда-нибудь и развеселить.
Владивосток
Исаев спускался по Алеутскому — к вокзалу. Все заборы были заклеены приказом главнокомандующего Молчанова:
«Братья! Тот, в ком горит любовь к Родине, придет в наши ряды, наша награда — деревянный крест. Мы — смертники. Мы не хотим жить без России, умираем за нее и будем умирать, пока она не воскреснет...»
Исаев поднял воротник пальто и пошел дальше. Он шел и думал: «Наша награда — деревянный крест, мы — смертники. С такими лозунгами надо призывать тараканов жрать — все разбегутся. А почему такая глупость? Потому что писал и умильно плакал, любуясь собой и своим мужеством. В бронепоезде с теплым сортиром быть мужественным легко. В окопах на сорокаградусном морозе — трудней».
Сашенька обещала прийти к трем часам. Смешной человечек. Исаев вспомнил, как однажды он сказал Дзержинскому: «Не могу влюбиться, Феликс Эдмундович, потому что моей профессии противна любовь к женщине. Она расслабляет. Для меня любовь не спорт, который помогает набирать силы, для меня это нечто громадное, силы отбирающее».
Возле вокзала все тумбы были заклеены огромными объявлениями, куда как бо´льшими, чем молчановский приказ:
«Новый боевик Макса Линдера в театре на улице Петра Великого, 81, под названием «Она поклялась любить только военных!» Слабонервных и страдающих ожирением просим не ходить, потому что никто из них не выдержит гомерического хохота».
«Для всех народов все дороги ведут в Рим, а для охотников-промысловиков во Владивостоке только одна — к Василию Петрову на Семеновский базар, нумер сорок первый».
Больше всех бросалось в глаза объявление:
«Лучшая водка — «Нега Лазариди» тройной очистки. Светланская, 18. Мерси за внимание!»
Исаев вспомнил: Унгерн, перед тем как повести свои войска на красную Сибирь и ДВР, дал интервью представителям американской и эмигрантской русской прессы. Он сказал: «Чтобы русские смогли побороть свою психически врожденную неполноценность, я ввел в моих войсках безграничное пользование водкой, опием и гашишем».
Другое объявление гласило:
«Страшен человек, накормленный досыта, утверждает Библия. Приглашаем всех в нашу диетическую столовую. Гарантируем выход из-за стола с чувством легкого голода. Обслуживание — лучшие девушки города».
«Понятно, — подумал Исаев. — Над Библией глумятся, заманивают в бордель, сволочи. Пузатым старичкам только про диетическую столовую с девочками свистни, они все сразу поймут, сукины дети».
Сашенька — ломкая, быстрая, тоненькая — шла к Исаеву, чуть не бежала. С мороза румяная, красивая, раскосоглазая, словно японочка, улыбчивая; лицо доброе, есть такие женские лица: только глянь — и сразу делается радостно, даже если перед тем тоска была...
— Вы замерзли, бедненький Максим Максимович?
— Самую малость.
— Зачем же вы на ветру стояли? Это неразумно.
— Разум — это дикий зверь, его место под лавкой.
— Что станем делать? — улыбнулась Сашенька.
— Вы просили показать вам город с черного хода? Вот я и стану вам его показывать.
— Прекрасно. Откуда начнем?