Партия или Мафия? Разворованная республика

— Отлично. Именно социолог нам и нужен. Знаком с вашими работами. И знаете — именно психологический подход нам особенно важен. А то, что ученый, — не из аппарата, так в этом вся суть — свежий взгляд, со стороны. Кроме того, поделюсь секретом: Политбюро приняло решение создать в пяти городах Союза факультеты организаторов промышленного производства. Понимаете, что это значит? Реорганизация всего управления! Один из них — в Баку. Так что если не приживетесь на партийной работе, назначим деканом. Институт создадим.

…Соглашаюсь. Интересно, что получится?

Получилось — Алиев был доволен: на каждом бюро ЦК он внимательно прослушивал доклады и отчеты секретарей и министров, а затем очень спокойно и аргументированно замечал, изредка поглядывая в свои записи, — память у него была превосходной:

— Это не вполне соответствует положению дел… Дело обстоит так… А это — сплошная подтасовка фактов!

И тогда в решение бюро ЦК записывалось: «Бюро не удовлетворено выступлением Баширзаде, который вместо того, чтобы объективно проанализировать недостатки в деятельности возглавляемого им министерства и сказать о шагах, предпринимаемых для их устранения, занялся самовосхвалением, преувеличивая значение проделанной им работы».[20]

Поражались: откуда у Алиева столь основательные и исчерпывающие сведения. Может быть, ГБ подслушивает домашние разговоры, или кто из своих «стучит»? Потом догадались: Сектор информации. И к социологам стали относиться с неприязнью, побаивались.

Недоверие к нам со временем стало потребностью самого Алиева. Видимо, сказалось негативное влияние отчетов Сектора информации. В них многое смещалось в сравнении с той картиной, которую ему, Алиеву, рисовали заведующие отделами ЦК. И Алиев взял себе за принцип все ставить под сомнение: то, что хвалят, — ругать, что ругают, — хвалить. Все-таки ловко устроен человеческий разум: какие хитрые формулировки умеет он находить в своих глубинных закоулках для того, чтобы… не думать.

Этим немудреным принципом Алиев начал руководствоваться и при оценке материалов Сектора информации. Ни о каком объективном исследовании в этих условиях не могло быть и речи. И постепенно характер работы Сектора меняется. Обсуждение информации заменяется ее классификацией, разбор — маркировкой. Но, как говорится, свято место не бывает пусто — и сотрудники Сектора все больше и чаще уходят в написание докладов и статей для первого секретаря ЦК.

А что стало со сбором информации? Соответственно, он передоверяется тем, у кого на нее всегда в России монопольное право — КГБ.

Уже давно знал, что невозможно быть свободным человеком, оставаясь коммунистом. Но позволить превратить себя в орудие не мог: чем глубже знакомился с Алиевым, тем сильней и больше росли сомнения. Примирить его цели и средства со своей совестью становилось все более сложно. И решил то, что решил бы и без него, — уехать из России: с Алиевым или без него — лицемерие было и оставалось, хочешь жить честно — следует бороться или уйти.

Это была красивая мечта. Путь к ней окажется сложным: впервые увижу, как легко могут отворачиваться друзья, жалеть, не смея помочь. Попытаешься, чтобы не унизиться, быть гордым — окажешься одиноким. Еще одна надежда сгорела, соприкоснувшись с действительностью. Может быть, для того, чтобы возникла новая? Люди живут и реальностью, и мечтой…

В шумном хоре угодливых превознесение Алиева становилось непременным условием карьеры, гарантировало на известное время от расправы. Только один человек, секретарь ЦК Джафаров, смел иметь собственное мнение, а иногда, элегантно играя словами, — был он достаточно умен и образован — высмеивал прямолинейные суждения Алиева, протестовал против немотивированных решений. Понимал: все равно снимут. Алиев, однако, решил иначе: оставаясь внешне лояльным, ловко и тайно подстрекал на Джафарова других. В этом был чисто алиевский стиль — вероломный, дерзкий, вызывающий.

На каждом заседании бюро ЦК или даже пленуме кто-то брал на себя роль оппонента Джафарова. Его ругали за то, что чаще необходимого посещал Русский театр — значит пренебрегает национальным искусством, за издание собственных книг — подавалось, как злоупотребление служебным положением, за некомпетентность — намекалось на академическое прошлое.

Джафаров ждал, когда Алиев бросит козырную карту: был и он грешен — за счет широких презентов построил себе две дачи. На Востоке родственные связи священны — перетянул в Баку племянников и племянниц, устроил в институты, помог получить квартиры.

Но Алиев почему-то не спешил снимать Джафарова — он был последним из наследства Ахундова. Это делало заседания бюро ЦК Азербайджана необычными для СССР: на них раздавался голос несогласного, Джафарова.

* * *