Партия в баккара

— Бешу добился в прокуратуре разрешения воспроизвести все перипетии того вечера. Ваш муж приглашен. Вы тоже. Что бы ни произошло, прошу вас оставаться спокойной и почти безразличной.

— Могу я надеяться?..

— Пока я сам ничего не знаю. Как я вам уже говорил, я делаю ставку на вашу убежденность, то есть на невиновность г-на Фужере. Я попытаюсь доказать эту невиновность, демонстрируя правдоподобную ситуацию. Но это будет жестокое испытание. Даже допуская, что я напал на истину, как я полагаю, она может ускользать до последней минуты.

В третьем зале собралось много народу. Судьи беседовали на пороге ротонды, где они пробыли с минуту, а потом вышли. Промышленники стояли в ожидании кучкой. Агенты и инспектора сновали взад и вперед. Отец Поля Эрштейна стоял в стороне вместе со слугой Жозефом. Господин и г-жа Фужере сидели в уголке.

Один из судей обратился к четырем игрокам:

— Господа, следственные органы намерены воспроизвести обстановку, которая была в пятницу вечером. Соблаговолите занять места вокруг стола, чтобы представить, как проходила партия баккара. Инспектор Бешу, вы будете держать банк. Просили вы этих господ принести такое же количество денег, какое у них было в тот день?

Странная вещь, сразу же, как и в тот трагический вечер, удача стала сопутствовать банкомету.

Казалось, это непрерывное, почти механическое везение вызвано какими-то чарами, оно тем более смущало, приобретало особый смысл, что было повторением события, глубоко взволновавшего игроков. Совершенно растерявшийся Максим Тюилье дважды допустил ошибку. Джим Бэрнет нетерпеливо отстранил его и сел на его место, справа от Бешу.

Не прошло и десяти минут, так как события развивались с невероятной быстротой, а половина банковых билетов, извлеченных из портфелей четырех друзей, громоздилась на зеленом сукне перед Бешу. Максим Тюилье через посредничество Джима Бэрнета начал проигрывать на слово.

Темп все усиливался. Вскоре партия была закончена. И вдруг Бешу точно так же, как Поль Эрштейн, разделил свой выигрыш на четыре пачки соответственно проигрышам, предложив, таким образом, ничью или проигрыш.

Противники с тревогой следили за ним, взволнованные воспоминаниями.

Бешу трижды сдал на обе стороны. И три раза, вместо того, чтобы проиграть, как Поль Эрштейн, он выигрывал.

Присутствующие были изумленны. Почему удача, которая должна была изменить ему, чтобы чудо перевоплощения длилось до конца, снова сопутствовала банкомету?

— Мне неловко,— сказал Бешу, продолжая играть роль банкира, и поднялся, сунув в карман четыре пачки денег.

Точно так же, как Поль Эрштейн, он пожаловался на мигрень и спросил, не хочет ли кто-нибудь выйти с ним на балкон. Он отправился туда, закуривая на ходу сигарету.

Следом за ним встал Джим Бэрнет. Каким чудом его лицо, его фигура, весь его облик преобразились в Максима Тюилье, которого он только что отстранил от игры и чье место занял? Максим Тюилье был молодым человеком лет тридцати, в плотно облегающем пиджаке, с гладко выбритым подбородком, с золотым пенсне на носу, болезненный и нервный с виду. Джим Бэрнет превратился в него. Медленным шагом автомата он направился к ротонде, выражение его лица, то жестокое и неумолимое, то нерешительное и испуганное, свидетельствовало о том, что человек этот способен совершить ужасное злодеяние, а быть может, трусливо обратиться в бегство, так и не совершив его. Игроки не видели его в лицо. Но зато видели судьи. Они забыли о Джиме Бэрнете, перед ними был Максим Тюилье, промотавшийся игрок, догонявший своего врага-победителя. С каким намерением?

Представление драмы — выдуманной или воспроизведенной — было до того реальным, что появления Джима Бэрнета ждали в полном молчании.

Потом, после нескольких минут, казавшихся вечностью, преступник — разве можно было назвать его иначе? — вышел. Неуверенной походкой, словно в галлюцинации, он вернулся к своим друзьям. В руке он держал четыре пачки денег. Одну из них он бросил на стол, а остальные насильно рассовал по карманам трех игроков.

— Поль Эрштейн, с которым я только что объяснился, поручил мне вернуть вам эти деньги. Он отказывается от них. Пойдемте отсюда.

В четырех шагах от него стоял Максим Тюилье, настоящий Максим Тюилье, с мертвенно бледным, искаженным лицом. Джим Бэрнет обратился к нему:

— Это было так, не правда ли, сударь? В основном сцена воспроизведена? Хорошо я сыграл роль, которую вы сыграли в тот вечер? Хорошо я изобразил преступление?.. Ваше преступление?

Казалось, Максим Тюилье оглох. Голова его была опущена, руки повисли.

Тогда Бэрнет бросился к нему.

— Итак, вы сознаетесь? Впрочем, у вас нет другого выхода. У меня в руках все доказательства. Американский кастет тоже... Я могу установить, что вы всегда имели его при себе. Проигрыш доконал вас. Я узнал, что дела ваши из рук вон плохи. Ни гроша денег для платежей в конце месяца. Полное разорение. И тогда... тогда вы ударили его. Не зная, куда девать оружие, перелезли на балкон и сунули кастет в землю.

Бэрнету не нужно было утруждать себя: Максим Тюилье не оказывал ни малейшего сопротивления. Он сознался.