#Партия

И мы начинали наш разговор. Мы говорили обо всём. О доме, о тендере, о семье. О том, что непонимание между родителями и детьми возникает не из-за количества прожитых первыми лет, а когда родители забывают, какими они были в возрасте своих детей. О политике, о власти, о жизни, о бойне в Сирии и о том, что происходящее на Украине запредельно. О том, какой когда-то была Контора. О том, что начинать делать карьеру нужно уже в двадцать. О том, что высшее образование это, конечно, прекрасно, но оно ничего не даёт, если у человека не лежит душа к тому, чем он занимается. О том, что писать кандидатскую нужно в тридцать или же начинать писать книги. О том, что «ДухLess» Минаева неповторим, как бы его не ругали. О том, что российский кинематограф возрождается, если учитывать «12» Михалкова и забыть про «Самый лучший фильм» с Харламовым. О том, почему я почти сломалась, когда умер мой брат, и о том, что пережил сам Саша, когда его мать ушла вслед за отцом, забыв о своём сыне.

Мне кажется, ты зря отошла от семьи, в тот день аккуратно заметил Саша, сбрасывая пепел в свою бумажную пепельницу. Скомкал кулёк, отправил его в мусорную корзинку. Я изогнула бровь:

Хочешь познакомиться с ними?

Да. Но только если это то, чего хочешь сама ты.

Это было в первый и последний раз, когда мы заговорили о будущем. И ровно там, в его кабинете, я, в первый и последний раз, сделала то, что очень долго не могла ни забыть, ни простить себе. В один из вечеров, когда стало ясно, что Саша ко мне домой не поедет, я заперла дверь, игриво расстегнула блузку и попыталась его соблазнить.

Оставь это для дома, ладно? запахивая полы моей рубашки, очень мягко попросил он. И я поняла: Саша больше не будет разменивать нас на дешевый офисный роман, потому что «он» и «я» больше нет. Потому что «он» и «я» вопреки всему всё-таки стали «мы».

Наверное, из-за того, что мы с Сашей были вместе почти круглые сутки, всё происходило быстрей, интенсивней, чувствовалось острее. Менялись наши характеры, менялись мы сами, и это, конечно, было заметно. Ведь выдаёт же мужчину осторожное прикосновение к руке женщины или вдруг севший голос, когда он заметил тот жест, с которым ты просыпалась сегодня утром на его плече? Выдаёт же женщину её взгляд и улыбка, когда она смотрит, как он задумчиво ерошит волосы или грызёт ручку, уставившись в её отчёты? Всё это так, но… но ведь всегда есть «но»?

Наше «но» было очень простым. Вам надо быть нами, чтобы понять то, что с первого дня поняли мы: счастье не любит чужих глаз. Мы приходили в офис работать. В Конторе Саша был лидером, я его ведомой. Он называл меня по имени, я его по имени-отчеству. За исключением тех ночных разговоров в его кабинете, мы ни разу не зашли на запретную территорию. Мы никогда не ходили вместе обедать. Мы не прятались за закрытой дверью. Мы не подгадывали свои отгулы так, чтобы они совпадали. Мы приезжали в Контору только порознь и уезжали всегда врозь. По большому счёту, это не было притворством просто личное отсекалось. Счастье действительно не любит чужих глаз. За эти два месяца мы научились его беречь. За эти два месяца мы прожили почти целую жизнь.

Третьего ноября, в пятницу, сбежав по ступенькам крыльца, я тщательно заперла «Купер» и, оглянувшись, быстрым шагом направилась к знакомому дворику на Кржижановского. Саша мигнул фарами, я села к нему в машину.

Б-р-р, холодно. Подышала в ладони, потянулась к нему, хотела обнять его, но заметила его напряженный, сосредоточенный взгляд. Что? не поняла я. У меня руки холодные?

Нет, он улыбнулся и показал на часы. Шереметьево, напомнил он.

Точно, пристегнулась, пощёлкала кнопками «МП-3». Нашла «Je suis malade» Лары Фабиан. Покосилась на Сашу. Он поморщится и покачал головой: «Не пойдёт».

«Согласна».

Поискала «Tonight» «Reamonn». Посмотрела на Сашу. Он одобрительно кивнул и нажал на газ. Я, тихо мурлыкая в такт припеву, наблюдала, как за окном убегают от меня фонари, дома, деревья, прохожие, но иногда ловила на себе всё те же быстрые взгляды Саши.

Что-то не так? всё-таки повернулась к нему. Он покачал головой и опять сосредоточенно углубился в свои мысли. Казалось, Васильев решал какое-то сложное уравнение: то хмурился и грыз губы, то жёсткая линия его рта расслаблялась, а пальцы уже спокойно ложились на руль. Но в душу к Саше я больше не лезла. За те два месяца, что мы были вместе, я уже успела выучить: если Саша захочет, он сам мне всё скажет.

Серебристая «бэха» хищной акулой вырвалась на Ленинградское шоссе и устремилась в сторону Шереметьево. Как грибы после дождя, по сторонам трассы стали вырастать подсвеченные щиты с рекламой авиакомпаний и гостиниц, обслуживающих Шереметьево. Разглядывая их, я размышляла о том, что Саша опять улетает, и я все выходные буду постоянно держать на зарядке мобильный, чтобы по тридцать раз в день подбегать к телефону, боясь пропустить его звонок, смс-ку или письмо. И что, когда Саша будет нервничать там, за тысячи километров от меня, то я буду сходить с ума здесь, в Москве, потому что я впервые в жизни поняла, что это значит ощущать другого.