#Партия

HANABI… sushi… Подожди, так это что, японский ресторан? Она оборачивается ко мне, забавно хлопая длиннющими ресницами.

Ну да, тебе же нравится. Я беспечно улыбаюсь.

Саша…

Что, Наташа? передразниваю её я.

Саша, спасибо, тебе, конечно, но… В общем, я бы предпочла что-нибудь попроще, заявляет Павлова и закручивает ноги в спираль.

Попроще, это что? хмурюсь я, начиная чувствовать себя неудачником и придурком.

Отварной картошечки. С мясом. И овощи, смущённо выдаёт Павлова. Уставившись на неё, моргнул. Сообразив, что она затеяла, не выдержал и расхохотался.

Ты самая хитрая у нас, да? Не переживай, я себе рыбу без специй возьму. Пойдём ужинать, ну пожалуйста. А что «попроще» съедим завтра.

Завтра? Наташка тут же уставилась на меня ястребиным взглядом. То есть ты, даже не зная, чем сегодня закончится вечер, всё равно приглашаешь меня на обед?

А чем этот вечер должен закончиться? Пытаюсь отвертеться я и за неимением лучшего указываю на маячащего у двери швейцара-«японца». Пойдём, нехорошо пожилого человека заставлять дверь держать. По-моему, она очень тяжёлая.

Павлова вздыхает, шагает вперед и недовольно бормочет, проходя мимо меня:

Не знаю, какой у тебя сценарий на сегодня, но этот ресторан… в общем, мне правда приятно.

«А мне-то как приятно», мысленно фыркаю я и просачиваюсь следом за ней в двери».

3

«Представляешь, я невзлюбил её с первого взгляда. У неё была отвратительная привычка постоянно облизывать губы и переобуваться в тапочки, когда она садилась за рояль. За «инструмэнт» это как она говорила. Терпел я это месяца два, а потом устроил «показательное выступление».

Саша улыбается, задумчиво очерчивая кончиком пальца стеклянный край бокала с белым вином. Я, распластавшись и чуть съехав вниз на удобном диванчике, тихо смеюсь, представив себе тринадцатилетнего мальчика, который стремительно убегает от злобной фурии.

И что же ты сделал? Я беру свой бокал, глажу пальцем стеклянную гладкую ножку.

Я? Свистнул у отца гвозди и молоток и приколотил подошвы её тапочек к полу. А она решила переобуться… А ты знаешь, что бывает, если человек, сидя, вставляет в обувь ступню и потом пытается встать? Васильев вскидывает вверх черную бровь. В синих, сводящих меня с ума, глазах лукавый блеск. Значит, вопрос с подвохом.

Нет, качаю головой я. А что бывает?

Человек чуть-чуть, но обязательно сдвигает ногу. И она грохнулась бы, если б не успела схватиться за стул. Но она всё равно успела приложиться локтем об угол рояля и выдала такое, от чего мою маму чуть удар не хватил. Ей как-то в голову не приходило, что учительница музыки может выражаться, как железнодорожник.

Вообще-то это хулиганство, Саш, справедливо замечаю я.

Безусловно, он равнодушно пожимает плечами. Но, видишь ли, для меня это был единственный выход. Мама настаивала на уроках. А я уже тогда слишком хорошо понимал, что первоклассного пианиста, типа Мержанова или Бренделя, из меня не выйдет. А я всегда хотел быть только первым. Первым, а не вторым, отпив из бокала, Васильев ставит его на стол.

То есть ты всегда предпочитаешь выигрывать? Я разглядываю его из-за прозрачной кромки своего бокала.

Предпочитаю да, кивает он. Но победа не всегда выигрыш. И что же является мерилом? Я тоже ставлю свой бокал на стол.

Собственная совесть, бросив на меня быстрый взгляд, Васильев переводит глаза за окно. Рассматривает темный переплёт ставень, почти чёрное небо Праги, гладкие, истёртые миллионами ног кирпичики мостовой. У меня, например, совесть всегда спокойна, когда я делаю то, что должен. А вот когда я сомневаюсь, то внутри меня словно кто-то спрашивает: «А этого ли я хочу?». И вот этот вопрос уже даёт основание считать, что я в чём-то ошибся.

Некоторые предпочитают себе солгать, философски замечаю я.

Предпочитают? Да… Но проблема в том, что себе соврать невозможно. И даже если тебе это пару раз сойдёт с рук, то однажды всё это вернётся. Раскаяньем, сожалением, укором… ну, или пониманием, что то, что ты сделал, уже никогда не исправить… Не знаю, понятно ли я сейчас объясняюсь, но мне почему-то кажется, ты сможешь меня понять. Взгляд мужчины скользит по моему лицу.

Да, я тебя понимаю, тихо говорю я, и мой взгляд падает на запястье. Только там сегодня другие часы. Сашины, а не Арниса.

«Часы разбивают время, а время меняет людей, проносится в моей голове. Моё прошлое однажды чуть-чуть не разбило меня. А всего три дня назад начался обратный отсчёт, и я даже не знаю, как мне вести себя сейчас».

Можно спросить тебя кое о чём? Я кладу руки на стол. Почему ты сделал мне именно этот подарок? киваю на часы.

Васильев откидывается на спинку дивана и пристально смотрит на меня:

Честно? Ну, мне очень хотелось подарить тебе что-то такое, что ты будешь носить, а не уберешь в шкаф.

Ты мог бы спросить, справедливо замечаю я.

Ты могла бы солгать.

Знаешь, у тебя необычный метод ухаживания, закидываю ногу на ногу.

Знаешь, ты тоже необычная, глядя в мои глаза, отвечает он. Повисает неловкая пауза, из которой меня выручает появление официанта.

Десерт? оживлённо предлагает он.