Партитуры тоже не горят

Другая версия гениальности Моцарта высказана словами — в пьесе драматурга Шеффера Амадей. По этой пьесе потом будет снят одноименный фильм Формана. Для нас не так важно, что сценарий в принципе сработан очень грубо, и разным персонажам, например Антонио Сальери, поручены слова, которые, конечно же, никогда им самим бы в голову не пришли. Важно, что определенная версия (а она, конечно же, шире, чем фабула пьесы Амадей) высказывается именно капельмейстером Антонио Сальери. Так, он говорит, что при первом же столкновении с Моцартом он сразу понял, что перед ним гений. И о том, что свойства гениальности безусловно присутствуют у Моцарта и отсутствуют у него самого, а также у всех остальных музыкантов.

Сальери описывает это так. Вот исполняется одна из серенад Моцарта — Большая серенада для 13 духовых инструментов и контрабаса, номер 361 по каталогу Кёхеля. Начало вроде бы звучит как обыкновенная дребезжащая гармоника — это фаготы и бассетгорны, и вдруг… один долгий странный звук гобоя наверху все это преображает! Только вступает гобой, и сразу вся картина оживает, становится бесконечно поэтичной, интересной, захватывающей, хочется слушать ее дальше, еще и еще. Может быть, действительно вся гениальность, весь секрет состоит только в умении извлечь этот долгий странный звук гобоя? Вполне может быть, что гениальность именно так и определяется. Однако обратите внимание: то, что больше всего поразило голливудского Сальери в музыке Серенады Моцарта, это штучный момент — и очень краткий… Больше это никогда не повторяется. Выходит, что гениальность концентрируется в каких-то очень коротких мгновениях музыки? Да, знатоки это подтверждают. На их взгляд, все, что Моцарт написал, — это практически точно такая же ровная продукция венской классической школы, как и все, что писали его современники, — квадратная, бодрая, мажорная, очень логичная музыка.

Как это согласуется с показаниями множества свидетелей, знавших Моцарта и в один голос утверждавших, что это был самый большой егоза, какого они видели в жизни? Будто какая-то невидимая игла или шило в стуле все время не давали этому человеку сидеть спокойно, он прибегал, убегал, вскакивал, мяукал, кувыркался, как только мог, писал своим корреспондентам такие письма с перековерканными немецкими словами, что те просто за голову хватались: откуда столько прыти? Состояние непрерывного творческого возбуждения — объясняют нам биографы.

Теперь самое время узнать о гениальности Моцарта у нашего отечественного эксперта. Не удивляйтесь, что мы обращаемся за консультацией к первому наркому иностранных дел советского правительства Георгию Васильевичу Чичерину. Этот человек говорил, что у него в жизни были только две важных вещи — революция и Моцарт. Находясь в Европе на лечении, Чичерин писал свои записки о Моцарте и сформулировал в них одну важную вещь: от всех своих современников Моцарт отличается «…невыносимым напряжением чувственности, которая постоянно прорывается в его музыке». Обратим внимание на слово «прорывается». Напряжение может присутствовать всегда, а прорываться только иногда… Как, например, в Хаффнеровой симфонии Моцарта. Разработка ее первой части — это планомерное развитие симфонического сюжета, сжатое, точное, логичное, но прямо перед репризой там есть примерно полминуты, которые просто «выпадают из контекста». Редактор попросту купировал бы эти полминуты — ни на предыдущую музыку, ни на последующую они совсем не похожи, хотя там четко прослеживается та же самая тема. Тихая истома, предчувствие чего-то невозможного, которое ничем не заканчивается, а внезапно — и предельно логично — приводит в светлый мажорный унисон.

Еще одна версия гениальности вертится — и не только в случае с Моцартом — вокруг очень спорного понятия «норма». Норма — вещь хорошая, но в музыке Моцарта она имеет свойство неожиданно обрываться. И вот что получается. Если считать, что гениальность — это некое отклонение от нормы, то этому очень легко найти много разных подтверждений, в том числе и у самого Моцарта. И особенно там, где, казалось бы, Моцарт должен был исполнять на сто процентов все правила и каноны классического искусства, но этого не происходит.

У Моцарта есть шесть струнных квартетов, которые посвящены Йозефу Гайдну не только как «отцу» классической симфонии, но и очень близкому другу моцартовской семьи. (Гайдн был знаком с Леопольдом, отцом Моцарта, а с Вольфгангом Амадеем они много играли в квартете.) В своем посвящении Моцарт пишет Гайдну примерно следующее: как отец отправляет своих детей в путешествие, не беспокоясь за их судьбу, если знает, что они далеко от дома попадут в руки хорошего надежного человека, точно так же я не беспокоюсь, и отправляю в путь моих шестерых «детей» (шесть струнных квартетов).