Читаем Партизанская богородица полностью

— ...этот юный красавец... опрокидывает все законы физиологии... одной раны вполне достаточно... Да не тряситесь вы, держите крепче руку!.. а у него четыре... нет, такому молодцу нельзя умирать... не позволим... заставим жить...

И Палашка готова была упасть на колени и целовать узкие сухие руки доктора.

За стеной Бугров допрашивал пленного.

Пожилой сухопарый солдат с ефрейторскими лычками на погонах стоял навытяжку и отвечал по-военному четко, коротко и отрывисто.

— Так точно. Капитан Белоголовый.

— Где он сейчас?

— Не могу знать.

— Помощник командира?

— Штабс-капитан Венцель.

— А он где?

— Не могу знать. Однако, сбежал.

— Сколько солдат в отряде?

— Шесть взводов пехоты и казачья полусотня.

— Что же так лихо драпанули? Считай, без боя?

У солдата не нашлось четкого ответа, и он позволил себе переступить с ноги на ногу.

Голос Бугрова налился презрительной злобой.

— Пороть да вешать только мастера!

— Пушка! — сказал солдат. — Обознались, значит. Посчитали, Красная Армия подошла.

Прикинув число убитых и взятых в плен, Бугров определил, что бежали из Братска не менее полутораста человек.

На вопрос: в каком направлении бежали? — пленный ефрейтор ответить не сумел.

Можно было предположить одно из двух: или на Николаевский завод, рассчитывая закрепиться там и ожидать подкрепления, или по тулунскому тракту, с целью выйти на железную дорогу.

Бугров махнул рукой — увести пленного — и подозвал к себе Корнюху Рожнова, который, мрачно опустив голову, сидел на скамье в дальнем углу.

Спросил с укоризной:

— Как же это вы, орлы?

Корнюха промолчал, и Бугрову пришлось уточнить.

— Сами целы, а командира не уберегли!

Корнюха еще больше насупился.

— Убережешь его!

— Как случилось?

Корнюха словно рассердился.

— Известно как! Ему завсегда больше всех надо...

— Ты толком рассказывай!

Рассказывать Корнюха не умел. Каждый ответ приходилось вытаскивать из него клещами, как туго забитый гвоздь.

Взводу разведчиков удалось подобраться к казарме и снять часового. Приперли дверь. Обложили казарму с четырех сторон соломой, полили керосином и подожгли. Когда стали выскакивать разутые и раздетые солдаты, зашвырнули в окна несколько гранат- лимонок. Началась перестрелка. Какой-то офицер выкатил на угол улицы пулемет. Перевалов кинул гранату и бросился на него. Офицер с пулеметом скрылся за углом. Перевалов приказал держать под огнем казарму, сам побежал вдогонку за офицером. За углом он достал офицера второй гранатой, но и тот успел прошить его из пулемета.

Бугров спросил, откуда известно, что достал офицера?

— Сам видел, — ответил Корнюха.

— Ты же, говоришь, у казармы оставался?

— Потом за им побег, за Санькой... принес его.

— А офицера намертво?

— Ползал еще.

— Уполз?

— Нет, добили.

— Кто добил?

— Ну, я...


Бугров велел, как закончится операция, доктора привести к нему. Спросил строго:

— Будет жить?

— Пока жив, — резко ответил доктор.

— Головой за него отвечаешь!

Старик пристально посмотрел в глаза Бугрову и спросил с едва приметной усмешкой:

— И вы также полагаете, гражданин командир, что угрозой можно всего достичь?

— Ты пойми, первый боец в отряде!.. Молодой... ему только жить.

— Вполне понимаю. Есть надежда, что будет жить.

— Вот тебя и прошу!

— Что мог, сделал... Что касается дальнейшего... ухожу с вашим отрядом. Чему вы удивились? Нет, я не политик, не революционер. Я старый русский интеллигент. И потому, что я интеллигент, я не могу бесстрастно наблюдать, как порют и вешают русских людей. За эти три недели я прошел все семь кругов дантова ада!.. Впрочем, скорее всего, это вам непонятно...

— Отчего же непонятно. Стало быть, совесть в тебе не зачахла. А что интеллигент, в том твоей вины нет. Ленин-то тоже интеллигент, ученый человек... Только как же оставить раненого? Говоришь, надежда только...

— Вы полагаете, больше не будет у вас тяжело раненых?

— Так оно... Да с Переваловым-то как же?

— Он будет долго между жизнью и смертью... — доктор подумал, потом поднял усталое лицо. — Его может спасти только мать... или... ну, в общем, только любящая женщина...

Палашка и Катя, потихоньку вошедшие за доктором и настороженно вслушивавшиеся в каждое его слово, разом поглядели друг на друга.

— Многие недели, может быть, месяцы, — продолжал доктор, — за ним придется ходить, как за грудным ребенком. Кормить с ложечки, обмывать и пеленать бинтами... И, самое главное, согревать его душу, чтобы она не ослабла от телесных мук и не устала жить. Будет ли около него такая женщина?

3

От голубенькой застиранной наволочки осунувшееся с резко торчащим носом лицо как бы подернулось мертвенной синевой.

Палашка боялась смотреть на обескровленное, чужое Санькино лицо. Глаза у Саньки были закрыты, но Палашке казалось, что он не только видит ее, но и читает ее мысли...

На шаг отступив, стояла Катя, еще более тихая и неприметная, чем всегда. Палашка знала, что в смятенной Катиной душе борются два противоречивых чувства: тревожной надежды и осуждающего недоумения.

Но ей было не до Катиных переживаний.

Перейти на страницу:

Все книги серии Далеко в стране иркутской

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее