Пару штрихов тому назад

Мария даже не запомнила, попрощалась ли она. Через минуту была на улице, еще через час в клинике рядом с мужем, шепотом, по секрету рассказывая ему обо всем, что произошло. А ночью, когда она решилась вздремнуть, он снова шептал ей: «Помоги, Маша, я не могут так больше. Ты нашла того, кто может помочь. Но не трогай картину, умоляю тебя».

VIII

– Я был там, Франсис, понимаешь? Я видел жену, даже говорил с ней, – Художник снова не верил, что это происходит именно с ним, а не с кем-то другим. – И было такое чувство, что она тоже меня слышала. Хотя, не так, как бы я хотел. Но она мне говорит, что все понимает, догадывается про картину! И обещает помочь!

– Обещает! – старик ухмыльнулся. – Довольствуйся и этим, мой тебе совет. Ты – это твоя душа. Ты можешь очень многое, но не все. Безграничных возможностей не бывает, как бы нам этого ни хотелось. Тут для тебя кусочек сыра и немного воды.

Худым пальцем старик показал на стол, за которым сидели все и молча трапезничали.

– Франсис, только не говори мне, что тебя не радует то, что я смогу выбраться отсюда. Нет, я обещаю, если я выберусь отсюда, я помогу и вам всем. Слышите меня?

Художник увидел, как оживились все сидевшие за столом, как заблестели их глаза. Даже Лукас, прожженный до мозга костей скептик, и тот перестал жевать и задумался.

– Только наших тел давным-давно нет, – произнес он. – А если и помогать нам выбраться, то только отсюда, из заточения. Прежней жизни там, откуда мы, уже нет и никогда уже не будет. Я бы хотел выйти отсюда, чтобы изменить то, что там.

Лукас кивнул на дверь.

– Готов поклясться, что если ты выйдешь отсюда, ты моментально о нас забудешь, – в спор вмешался Эвен. – Но не потому, что ты плохой или обманщик. Просто свобода закружит голову любому после этого заточения. Будешь уже думать совсем по-другому, у тебя появятся совсем иные желания и стремления.

Эвен был значительно моложе остальных и был пятым по счету, попавшим в замок. Он говорил тонким, слегка испуганным голосом. Он был сыном богатых родителей: они занимались торговлей, владели несколькими судами, ходившими за тканями и пряностями. Вопреки их желанию Эвен не проявлял никакого интереса ни к торговле, ни к морскому, ни к военному делу. Научившись читать, он целыми днями пропадал в библиотеке. Увидев в книгах гравюры, он попытался делать с них копии, прижав лист со страницей книги к стеклу. Со временем необходимость в этом отпала: Эвен с легкостью перерисовывал гравюры. Точность копирования поразила отца Эвена, когда он впервые увидел то, чем занимается его сын в свободное от учебы время.

Ему наняли в учителя одного известного художника. Поначалу тот отказывался. Смешно – почему он, признанный мастер, заказы на картины которого расписаны на годы вперед, должен учить мастерству какого-то щенка? Но отец Эвена умел торговаться и делать предложения, от которых невозможно было отказаться. Мастеру нехотя пришлось согласиться.

Эвен учился с удовольствием, переходящим в азарт. Он рисовал то, что его окружало, своих родителей и прислугу, окрестные парки и поля, пруды и дома. Его поражала свобода творчества, он ею упивался: одним взмахом кисти или штрихом угля он мог сделать красивых еще краше, бедных богатыми, грустных веселыми, непутевых счастливыми. А однажды он сам не заметил, как в порыве стал рисовать странный серый замок под серым небом с сухими безжизненными деревьями. И не успев ничего понять, попал в замок. Как и Художник, он отказывался верить в то, что это навсегда, но очень скоро смирился.

– Не будь так критичен, Эвен, – сказал Франсис. – Скажи, разве ты не будешь рад за него, если он все же выберется отсюда? Не будь завистлив, это не лучшее качество.

– Послушайте, – оборвал его Художник. – Вы на меня показываете пальцем, говорите «он», «вот тот». У меня, между прочим, есть имя. И, кажется, я его называл вам, когда только попал себя. Меня ведь зовут Ев…

Одним прыжком Франсис оказался подле него и с силой заткнул рукой рот. Художник с яростью что-то бубнил и пытался освободиться, искренне удивляясь такой прыти старика.

– Тсс, тише, не вздумай произносить его вслух, – шептал Франсис. – Мы прекрасно знаем твое имя. А они не должны его узнать ни в коем случае, конечно, если ты еще не раздумал предпринимать попытки вырваться из замка на свободу. Понимаешь?

Старик продолжал зажимать рот Художника ладонью.

– Ничего не говори, просто кивни, если понял.

Художник завертел головой и снова попытался выпутаться. Лукас захохотал:

– Нет, вы посмотрите на него! Ему желают добра, желают его обезопасить от всяких неприятностей, а он брыкается. Сейчас кусаться начнет, вот увидите!

Смешок прокатился по замку, многократным эхом отразился от сводов и вернулся назад. Такова есть человеческая природа: смеешься сам, слышишь вокруг смех других людей – и хочется смеяться еще и еще, пока из глаз не брызнут слезы и не начнет тянуть живот от проглоченного со смешками воздуха. Неожиданно старик отпустил Художника.