Парус и буря

Захватив с собой Ахмада, Рахмуни ушел в первый рейс, а Таруси остался на берегу улаживать, как сказал Рахмуни, свои дела. И с этим он не спешил. Вовсе не потому, что Рахмуни на все соглашался. Нет, ему самому почему-то не хотелось спешить, торопить и без того довольно быстро развивающиеся события. Он словно со стороны наблюдал за собой и никак не мог понять причин охватившего его внутреннего беспокойства. То ли это естественное состояние возбуждения в преддверии новой, радостной полосы жизни, которую он так долго ждал? А может быть, это грусть — ведь предстоит разлука с Умм Хасан. Да и шуточное ли дело — бросить кофейню, которую он сам, своими собственными руками построил на голых скалах и с которой сжился как с родным домом? Десять лет прошло вот здесь, на берегу моря, в мечтах о дальних странствиях, о том дне, когда он снова уйдет в плавание на своем судне и будет кочевать из порта в порт, подставляя лицо морским ветрам — ветрам свободы. Десять лет, которые он считал бесполезно прожитыми, он ждал этого светлого дня. И вот теперь, когда этот день настал, какое-то необъяснимое волнение мешает ему полностью насладиться одержанной с таким трудом победой. Разве плавание перестало быть его заветной мечтой? Разве он не хочет иметь свое судно? Может быть, его не прельщает больше бродяжья жизнь капитана? Может быть, она утратила в его глазах прежнюю привлекательность? Или он пугается компаньонства? Но ведь другого такого счастливого случая стать пусть не полным, но все же владельцем судна может и не представиться! Для чего, спрашивается, он просидел тогда десять лет на этих скалах? Во имя чего принес столько жертв? Неужто раз и навсегда отказаться от всех чаяний и надежд, которыми он жил все эти годы?

Таруси, погруженный в думы, сидел на краю обрыва перед самой кофейней. Светало… Солнце, проснувшись, но не решаясь сразу показать свой лик из-за вспыхнувшего кумачом горизонта, протягивало только свои лучи, раздвигая над морем прозрачно-дымчатую легкую вуаль тумана. Море, будто предвкушая радость встречи с солнцем, затрепетало, взволнованно зашепталось о чем-то сокровенном с задумчивым берегом. Чайки, расправив свои белые крылья, парили над самыми волнами, словно стараясь подслушать, о чем это они шепчутся. Терпкий, щекочущий нозд ри запах моря бодрил и в то же время дурманил. Занималась заря нового дня…

Таруси закурил. Глубоко затянулся и, выпуская дым, устремил взгляд вдаль, туда, где море сливалось с синью неба. И ему показалось, что мучившие его мысли вдруг, обретя ясность, невидимыми нитями стали связывать стирающееся в памяти прошлое со смутно проступающим в тумане будущим. А не проистекает ли его медлительность из появившейся у него новой потребности осознать и понять все происходящее вокруг него, осмыслить свои действия и в прошлом и в настоящем, каждый свой новый шаг и, прежде чем его сделать, убедиться в правильности выбранного пути? Перед его мысленным взором, как кадры киноленты, проходила вся его жизнь. Вспоминая и связывая между собой различные события, факты, поступки, перебирая в памяти все пережитое, Таруси остановился вдруг, пораженный, на последнем отрезке своего жизненного пути — на той памятной ночи, когда он спасал Рахмуни, на том потрясении, которое ему пришлось испытать. Он и теперь не мог понять, как все это могло произойти. Неужто все это было? Как он осмелился бросить вызов самой смерти? Ведь шхуна Рахмуни была осуждена на верную гибель. Это был просто-напросто кусок дерева со сломанной мачтой, без паруса, непонятно как державшийся на воде. И он ее спас! Не случись такое с ним самим, он никогда бы никому не поверил. Нет, это был даже не риск, это был безрассудный шаг, на который любой нормальный человек никогда не решился бы. Он пошел на это наверняка не в своем уме, потеряв всякое ощущение реальности. Невозможно даже представить себе, что он вплавь добрался до шхуны и сумел ее довести до порта. Может быть, все это приснилось ему? Неужели человек способен сам кинуться навстречу смерти, забыв о том, как прекрасна жизнь?..

А жизнь со всеми ее трудностями и невзгодами была прекрасна — как вот это июньское утро.

ГЛАВА 5

В кофейне Абу Заккура было, как всегда, людно — не сразу найдешь свободное место. Хозяин кофейни, краснощекий великан с пышными, закрученными кверху усами, стоял за перегородкой. Пощипывая усы, он время от времени косил взгляд в сторону двери, явно кого-то поджидая.

В дальнем углу на своем обычном месте сидел со скучающим видом всеми забытый и заброшенный Абу Хамид. Его группа давно распалась. Никто больше не спрашивал у него о последних новостях. После того как Германия капитулировала, он стал мишенью для насмешек.

— Абу Хамид, а как поживает твой Юнис? — подтрунивали над ним знакомые. — Как же это ты его не раскусил? Распинался по радио, прославлял великую Германию, а сам, оказывается, работал на англичан! Вот тебе и Юнис!