Парус, ветер и любовь (сборник)

Она уехала, а я всё время смотрю на то место в столовой. Она как будто оставила свой образ здесь, хотя там уже сидит совсем другой человек…

А вот та дама шестидесяти двух лет… Её врач предупредила: ни сауну, ни бассейн не посещать! А тут такие шикарные дни: тепло, всё закрасовалось вокруг. Вечером на улице возле главного входа артисты из Москонцерта организовали танцы под своё исполнение.

Пенсионеры забыли обо всём на свете: сколько кому лет, кто как выглядит. Танцевали как молодые, прыгали, не жалея сил, и подпевали. Я сидела вдали на скамеечке, наблюдала всю эту картину с щемящим чувством. Мне почему-то всех было жалко. Очень жалко. И вдруг слышу:

— Смотри, смотри, как она отплясывает. А говорит, что сердце больное и врачи запретили бассейн и сауну. А она везде уже побывала и ещё отплясывает…

Заиграли «Цыганочку». Она отплясывает её и говорит:

— Умру, а цыганочку спляшу!

И вдруг вижу, она падает навзничь, замертво. Всё. И ничто не спасает её.

Она ушла, вернее, улетела в пляске под музыку «Цыганочки». Её не стало в одно мгновение, как будто и не было никогда.

Я пыталась разглядеть её лицо и не смогла. Её лицо почему-то в моём воображении не зафиксировалось, хотя долго на неё смотрела. Помню только беленькие симпатичные ботиночки на горочке и белые кудри на асфальте с воздушной лёгкостью легли. Вот так вот. Всё.

Одна уехала с печальным взором,
Другая улетела в мир иной.
Как сложно в этом мире строгом
Порою быть самим собой.

И вдруг въезжает свадебный кортеж на территорию санатория. В машине музыка, невеста в красивом белом платье и нарядный жених выходят из машины и, не обращая внимание на труп, помещённый в чёрный полиэтиленовый мешок, влетают в просторный вестибюль красивого санатория. Трагедия и счастье в одном сплетении.

А Жизнь продолжается…

А было ли это

Ещё одна весна. Незаметно распустились листочки. А вот и два тюльпанчика показались, один жёлтый, а другой красный, ножки ещё коротенькие, а бутон уже красиво распустился. Тепло. Люся накинула палантин и села в кресло любоваться солнечным весенним утром. Рядом на солнышке разлёгся кот Васька и замурлыкал свою песенку. А было ли это?

…Тридцать пять лет — это возраст уже уходящей молодости и только-только наступившей зрелости. Люся была по-нежному, по-тихому хороша, к ней надо было присмотреться, услышать её грудной негромкий голос и посмотреть в её глаза, в которых было, кажется, всё: и ожидание, и разочарование, и робость, и какая-то давняя боль.

Когда умерла мама, ей было всего девять лет, а ещё были брат Кирилл семи лет и сестрёнка Надюшка двух лет. Отец растерялся в этом положении, у него опустились руки, и он стал пить. Глядя на него, Люся поняла, что теперь она не только старшая в семье, но и опора для младших. Да и с отцом надо было что-то делать. Люся хочет учиться, За Надей надо было кому-то присматривать, а детского сада в их деревне не было. И Кирилл должен идти в первый класс. А как же быть с Надюшкой? Люся решила поговорить с отцом, когда он был трезвый.

— Папа, перестань пить! Нам ведь ещё жить надо. Здесь, в деревне, школа только начальная. В сентябре мне надо идти в пятый класс, значит, я буду ходить в райцентр. Это далеко, и мне придётся зимой там жить. А Кирилл в первый класс пойдёт. Надю с кем-то надо оставлять. Может быть, попросишь соседку тётю Марию присмотреть за Надей? А в каникулы я с ней буду. Папа, я хочу учиться! — И Люся расплакалась.

— Эх, Люська, Люська… Всё правильно говоришь. Не могу смириться, что нет с нами нашей мамы. Марию, говоришь, попросить. Так она замуж за меня захочет, уж давно за мной ходит.

— Она хорошая женщина, и детей у неё нет, вот и женись на ней. Она за всеми вами и присмотрит.

— Так не могу я, Люся, не могу! Понимаешь? Я ж вашу маму до сих пор люблю. Эх, мала ты ещё, ничего не поймёшь…

— Это тебе кажется, что не пойму, всё пойму, и не маленькая я уже, и книг много прочитала про всё. Вот ты и должен бросить пить и жениться, чтоб о нас подумать. Мария хорошая, она поможет тебе.

Эта боль за свою семью так и осталась в сердце у Люси. Всю жизнь она оберегала отца и вместе с Марией боролась и за него, и за детей.

Отправляя Люсю в райцентр в среднюю школу, отец с Марией предусмотрели вроде бы всё. Купили ей чёрные ботинки на толстой подошве на вырост, и Мария связала ей добротные, высокие белые шерстяные носки. Форменное платье тоже было куплено с расчётом на два-три года. Волосы коротко постигли. Отец договорился с дальней родственницей, где будет Люся жить весь учебный год, дал денег на питание. Родственница была молчаливая и хмурая, неприветливая. Ей эта девочка не нужна была, но не отказала родственнику. Кормила Люсю скупо, почти с ней не разговаривала.