— Извини, если я тебя обидела. Мне обязательно надо было тебе это сказать. Обязательно. А теперь мне надо бежать, а то Катька меня ругать будет. Она не разрешает мне с тобой видеться, насквозь тебя видит. Видит-видит. Это она определила, что ты матерый ловелас. А я думаю, что ты не совсем пропащий. Поэтому и дружу с тобой. Ладно. Пока.
Чтобы спрыгнуть с бочки, она схватилась своими цепкими пальцами за его плечи и вдруг, сама не ожидая, не убрала руки, а, закольцевав их на шее Ильи, притянула его голову к себе и поцеловала в губы.
— Красивый ты… — прошептала она с какой-то тоской в голосе и растворилась в темноте.
Здравствуйте, я принц датский
Вообще с Машей они встречались не часто. У курсантов был довольно жесткий график, и ей было непросто выкроить время таким образом, чтобы это не бросалось всем в глаза. А тут еще Катерина, близкая подруга, заподозрив что-то, ходила за Машей как привязанная. Встречаясь на людях, они отводили глаза, будто нашкодившие первоклашки, но не было случая, чтобы, пройдя мимо, Илья не обернулся ей вслед. Как-то само получилось, что они стали применять систему сигналов. Обычно, когда Илье было совсем невмоготу и хотелось что-то сказать, он появлялся в дверях аудитории на нижней палубе, где обычно курсанты готовились к зачетам и экзаменам, штудируя штурманские карты и учебники по морской навигации.
Он со скучающим видом оглядывал аудиторию, а когда они встречались взглядом с Машей, он лениво поднимал руку вверх и, опираясь на косяк, показывал два пальца, это означало: «Прошу встречи немедленно». Если же он как будто просто кого-то искал глазами, следовало понимать: «Давай встретимся вечером, очень соскучился». Им казалось, что никто этих сигналов не замечает. Но это было не так. Пару раз Петрович, интеллигентно покашливая, спрашивал:
— Послушай, Илья, что ты трешься здесь? Что вы с Фуфаевой всё перемигиваетесь? Девчонке учиться надо, а ты ей голову от безделья морочишь. Не порть мне курсанта!
— Что это вы, Петрович, фантазируете? А с Машей мы просто дружим.
— Сам то веришь, в то, что сказал. Знаю я вашу дружбу, — ворчал незлобиво командир учебной роты.
Когда на баке они встречались, будто бы случайно, Маша облокачивалась на леера и смотрела, как форштевень режет волну.
— Чего тебе?
— Да так, соскучился. У тебя всё нормально?
— Ага. А у тебя?
— И у меня, — вздыхал безнадежно влюбленный корреспондент.
— Ну, тогда пока? — спрашивала она.
— Пока, — отвечал он.
Вечерами иногда тоже удавалось встретиться, но тоже в основ ном мельком, на бегу. Везде маячила Катя, или нарисовывался Петрович, или, еще хуже, Пал Палыч, который, увидев парочку, укрывшуюся от чужих взглядов на полубаке в темноте, спешил туда с видом разбитного моряка.
— О чем шепчетесь, курсант Фуфаева, с корреспондентом? Говорите, поскорее: что без мэнэ, то брехня. — И тут же строго: — А в роте отбой. Еще увижу на верхней палубе после отбоя с незнакомыми мне лицами мужского пола — пойдешь в наряд!
Маша молча исчезала.
— Ты чего, Илья? — напирал на него Пал Палыч. — Скучно стало?
— Пал Палыч! — свирепел влюбленный. — Вы что, белены все объелись? Вы представления не имеете о философском диалоге. Я рассказывал об учениках Сократа, и Машу очень заинтересовала ксенофонтовская вещь «Воспоминания о Сократе». Вы только помыслите: мало того, что это происходило более двух тысяч лет назад, так то, что там исповедуется, очень важно для того, что происходит у нас на паруснике.
— Чего-чего? — вылупил в недоумении глаза Пал Палыч.
— «Чего-чего»… Ксенофонт в образе Исхомаха показывает нам правителя, которого любят рабы. Ведь, Пал Палыч, вас за что-то любят курсанты? И я к вам отношусь, как к боевому офицеру, с пиететом и уважением. А вы — «с незнакомыми мне лицами мужского пола». Если хотите, я и вам о сократовской теории диалога расскажу. У меня коньяк неплохой к философской беседе имеется, специально берег, для беседы с тобой о Ксенофонте… А с Машей мы просто друзья.
Помощник по учебной работе остывал.
— Ладно, ладно. Это я так, для профилактики, — щурился он и уходил. — Коньяк у него! Ишь ты, философ! Вечером зайду.