Было даже интересно: а где же обитает этот человек по фамилии Кривой, который так безобразно готовит, что есть это совершенно невозможно? А потом, между делом, Илья случайно заглянул в столовую, где обедал третий курс Владивостокского морского университета, и увидел, как там весело и непринужденно стучали ложками будущие капитаны и старпомы, как бодренько и со смехом они поглощали то же самое, что только что отвергал избалованный организм Ильи. И ему стало почему-то стыдно, хотя желание познакомиться с поваром не пропало. Ему все-таки хотелось разобраться, почему макароны по-флотски — это миф, придуманный на суше; щи, подаваемые в кастрюльке, своим видом навевали известное продолжение: «хоть портянки полощи», а чай, даже сдобренный ломтиками дряблого лимона, имел какой-то металлический привкус. Из всего перечисленного в меню единственное, что удовлетворяло капризного журналиста, — это компот. Прохладненький, сваренный на груше-дичке. При нынешней жаре его хотелось пить не переставая. Но официантка Наталья наливала ему полкружки, а когда Илья обращался за добавкой, получал вежливый отказ. Не отказывала она только старпому, которому явно симпатизировала.
Принимали пищу, если говорить казенным языком, в кают-компании, все без видимых эмоций и аппетита, но съедали всё без остатка. Ковырялся в тарелке только Илья, это было заметно со стороны.
— Послушай, парень, если будешь плохо есть, ноги будут подгибаться, — предупредил его как-то сосед по столу Александр Евгеньевич Артамонов, помощник капитана по РЭК (это по судовой роли, а по-простому — радист корабля).
Может, он так пошутил, специфически по-морскому, или ему было и вправду жалко журналиста, который мучился над поданной официанткой котлетой. Это уже не важно. Главное — эта полушутливая реплика позволила Илье в дальнейшем познакомиться с ним поближе.
Артамонов на вид был такой же уравновешенный, как практически все члены экипажа, но с какой-то затаенной искоркой в глазах, выдававшей в нем натуру взрывную и увлекающуюся. Так оно и оказалось. Разговорившись с ним, Илья обнаружил, что радист — изрядный меломан, имеющий огромнейшую коллекцию музыкальных записей, от тридцатых годов двадцатого столетия до различных течений в роке, джазе, свинге и многих других направлениях в музыке на протяжении последних восьмидесяти лет. Он буквально преобразился, стал размахивать руками и из меланхолика превратился в сангвиника. Говорил с таким жаром и напором, будто дело касалось не музыкального течения, а как минимум речь шла о чьей-то жизни и смерти. С ним и вправду было интересно. Илья нет-нет да забредал вечерком в каюту к новому знакомому, на чаек-кофеек. Неторопливые беседы о музыке иногда перерастали в импровизированные концерты: Артамонов брал гитару и начинал петь. Именно у него в гостях Илья почувствовал себя на корабле по-настоящему комфортно и легко.
А что — он оглянулся на первые три-четыре недели, прожитые на паруснике, — можно смело ставить их к себе в актив. Даже счастливо улыбнулся: всё не так уж плохо, как показалось вначале… Приятельские отношения с боцманом, философские беседы с электромехаником, бесхитростные променады и музыкальные вечера с радистом неплохо дополняли его дневной рацион общения с командой. Конечно, основная масса курсантов была пока для него по-прежнему на одно лицо. Но лиха беда начало. Да как-то не сложилось с капитаном, помощником по воспитательной работе Ширшовой, с этим странным начпродом… Ну и пусть! Зато у него еще есть… он надеялся, что есть… возлюбленная по имени Маша Фуфаева.