Паштет

— Воины-лазутчики никого резать бы не стали. Может, только часовых, а может и их бы живьем утащили — пусть гадают, что сталось, может сами ушли или спать завалились. Ну, еще бы кого прихватили может быть. Тихо бы посмотрели посчитали и ушли. А в лагере бы потом все бледно ссались, от счастья что никто не проснулся и потому все живы — заметил старший канонир.

— Но меня чуть не зарезали! — напомнил Паша.

— Дельные вояки только от грустной безысходности пойдут в одиночку резать спящих, без подстраховки. И хрен бы кто выжил — если б к примеру мы залезли в лагерь. На тебе бы сидел один, второй бы резал глотку или колол, причем колол бы длинной швайкой всем весом, чтоб без вариантов.

— А третий? — спросил поежившийся Паштет.

— А третий бы стоял на стреме с тесаком или топором, и буде что-то пошло бы не так, то оприходовал бы врага если б тот рыпнуться смог — отрезал старший канонир.

Сотник слушал со вниманием, очень может быть даже и понимал что. Отмахивался только от налетевших мух и слепней, которых пуганул было вонючий дым, а сейчас они взяли реванш. Кровищей воняло очень густо, натекло из убитых и калечных много, теперь она сворачивалась карминовыми сгустками в странного цвета лужах. И дерьмом воняло и потом и чем-то еще гнусным, тот еще букетик, услада носа. Но мухам определенно — нравилось, жужжали они жизнерадостно.

— Ты ста стрелял ночию? — спросил сотник у старшего канонира.

Тот помотал щетинистой башкой, ткнул пальцем в сторону фон Шпицбергена.

Стрелецкий начальник посмотрел не без удивления, потом сказал что-то похвальное. Типа что ночью, да навскидку, да сразу несколько татар зацепил. Паша зарделся, но ничего не мог поделать с девичьим румянцем. Шелленберг коротко хохотнул. Окончательного триумфа не получилось — в проем между щитами пролезли мародеры. Вид у них был не очень довольный, хотя что-то и притащили. Высморкался игрок, потом из кучи натопыренного добра, из которого видно было, что какое-то оружие все же жестяное прибрали и шматье цветастое, но блеклое, вынул пару деревянных стрел с грязноватым оперением и странными белыми наконечниками.

Все глянули — немцы с интересом, сотник — мельком. До Паши дошло, что наконечники — костяные из расщепленной крупной кости. Нищеброды, действительно напали. Даже как-то и странно. Он про крымскую орду думал иначе. Не сказать лучше — чего про людоловов хорошо думать, но всяко не вот так — рваные халатишки и костяные стрелы. Ночной кинжал тоже к слову выглядел убожеством. Железо серое, ноздреватое, словно со дна морского, неровное, да еще и погнулся от удара-то.

Спросил у сотника, тот к счастью понял, стал хмурее еще. Отвечал увесисто, подбирая для чужака слова, чтоб понятнее было. Татарове — разные. Есть богачи и знать. Есть свои стрелки и пушкари. Есть победнее. Есть и совсем убогие. А жрать все хотят, жен у них много, даже у бедных совсем, да дети, да рабы. Да хану долю. Об прошлый год поход татаровей был без добычи. Все в Москве сгорело. А в Крыму — тут Паштет не понял слово, с трудом потом допер — ростовщики, кредиторы, татарове в долгу, как в шелку. Ободрали как липу неудачников. Понятно, что богатые себе взяли все, что могли. Бедным — досталось куда меньше. Потому сейчас этим татаровам возвращаться домой нельзя. Сами рабами станут. Возьмут Кремль — станут тут хозяйствовать, окупят расходы. Потому лезть будут на рожон свирепо. Как раньше не дрались. И сначала попрут нищие. Потом те, кто вооружен лучше. Потом настоящие воины. В броне и с хорошим оружием. А завтра уже и стрелки татарские и турецкие яничери — чуток пороха у них еще есть. Надо держаться. И тут же, словно невзначай попросил вскользь показать ружье, что ночью стреляло. И отказать вроде неудобно и как-то не очень хочется. Выручило Паштета только то, что к уже привычному шуму с поля боя за щитами — стонам, причитаниям и хрипам умирающих на жаре раненых добавился какой-то другой шум и тут же, словно встрепенувшись заголосили по линии гуляй-города звонкие рожки и дудки.

Стрельцы поднимались на ноги, сотник тут же посыпал речетативом приказы, вздули фитили. Опять рев труб, слитный гул барабанов и ор приближающийся. Татаровы снова двинули на приступ. Змея полезла в мясорубку.

— Не остыло по такой жаре. Горячий ствол. И воды нет, и уксуса нет. Плохо — пожаловался старший канонир.

— Уриной прольем — буркнул Шелленберг.