Паштет

— Фиговины такие на ноги. Плетутся из веток, можно по болотам шастать, не проваливаясь. У тебя как раз пара дней — насобачишься. Глядишь и пригодится — болот там до чертовой матери. Да и погоню хорошо обставить можно, если что. Плести всерьез я не умею, а вот проволокой прутья вполне легко крепить. Мне действительно никак не утащить, я там много чего и так привезу — несколько просительно сказал Хорь.

— Ладно, прихвачу — кивнул Паштет, прикидывая какие же горы припрет Хорь и не приедет ли он на самосвале пятитонном.

— Вот и славно. Компас не забыл? Спички?

— Не, все по списку — серьезно ответил Паштет.

Помолчали, думая о своем.

— А менты что-то не прискакали на звуки выстрелов сегодня — сказал Паша.

— Мы с тобой примазались к официалам, те, которые в камуфляже были — казаки. Вроде как они вспомогательные силы правопорядка. У меня там знакомые есть, вот и срослось.

— Слушай, а почему там парень в каске? — усмехнулся Паштет. Хорь усмешку не поддержал, сказал печально:

— У этого парня, как мне говорили, была тяжелая черепно-мозговая травма. Контузия, вроде. Он после этого сильно изменился — малословный, угрюмый, загруженный, юмор пропал напрочь, зато разозлиться может моментом из-за сущего пустяка. А как наденет каску — словно меняют человека на того, прошлого. И веселый и разговорчивый. Только снимет — опять бирюк сундуковый. Ему нравится на стрельбище поэтому.

— Тогда надо ему мотоциклетный шлем таскать — предложил Паша.

— Это не работает. Пробовали. Прежний в нем просыпается только когда вокруг военщина, постреливают и на голове — стальной армейский шлем. Такие дела…

Паштет вздохнул, стал смотреть в окно. Когда подъехали к его дому он на всякий случай все же проверил, что в картонной коробке на заднем сидении. Оказалось и впрямь — картонная коробка с пакетиками готовых сублимированных кушаний, моток тонкой блестящей проволоки и какая-то странная серая хрень, весьма потасканного вида.

— А это что за вот зе фак? — удивился Паша.

— Ху из эпсин? Это эпсин хуиз — нимало не удивился Хорь. Встряхнул грязноватую фигню, развернул. Получилось что-то вроде странной жилетки на широких лямках.

— Это Кора, старая бронежилетка мвдшная. Предложили по смешной цене, вот я тебе ее и взял. А то из нас троих ты без бронежилета, нехорошо выходит.

— Я думал без этого ходить.

— Она скрытого ношения, аккурат под ватник. Никто не заметит. Заодно и теплее будет по осени-то.

Паштет пожал плечами, сунул невзрачную вещь в коробку. Попрощались.

— Ружье ты мне на память оставляешь? — невинно-ехидно спросил Хорь в спину уходящему Павлу. Паштет чертыхнулся вполголоса, поворачиваясь обратно. Чехол с разобранной двустволкой мирно лежал там, куда он сам его и положил. Сбил его с панталыку чертов Хорь со своей коробкой. Беря поудобнее свою ношу, буркнул улыбающемуся детской, светлой улыбкой водителю:

— То-то ты мне недавно во сне снился!

— Надеюсь, не в эротическом? — встревожился парень с перебитым носом.

— Ну, как сказать… Голые мужики там были, это помню. Мы, понимаешь, стали таки попаданцами и у тебя было охотничье ружье, под названием пулемет ДШК, и мы устроили засаду на Манштейна и танковую дивизию "Мертвая голова", но нас обогнали москвичи на вертолетах и обобрали немцев до нитки. Вот голые немцы и бегали…

— Это абсент, точно. Разведенный, но абсент — уверенно заявил Хорь.

— Ты про что?

— Абсент на ночь пил?

— Нет.

— Тогда ты просто извращенец и сны у тебя неправильные. Вот у меня — сны такие, как надо! — с чувством превосходства заявил водитель. Паштет очень захотел обидеться, но любопытство победило.

— И что тебе снилось? — спросил он.

— Я позавчера попал в плен и ехал с немцем на опель-капитане, он меня расстреливать вез. И тут навстречу — танковая атака русских!

БТ-5 и БМД-2 в одном строю, страхИужыс. В первой линии. А во второй — Исы. А дальше черт разберет, но многобашенное что-то. И до горизонта. Штук семьсот, ну, как немцы в мемуарах пишут. Я отнял у фрица его МПху, а за это выпихнул его из машины, которую тут же смачно пережевал гусеницами ИС-3, и велел лечь ничком, не дав красноармейцам тут же замочить столь полезного фрица — тот мне, с пониманием, что ему оно больше не надо — и подсумок с магазинами передал. Врываемся мы, значит, во двор этой заготконторы, красные по сторонам побежали, а я — тут же во флигель, в приямочек и через подвал на лестницу, мне туда надо, зачем — не помню, но знаю точно. А там все летит, эсэсовцы мечутся, папки тащат куда-то, разноцветные, с орлами и "Штренг гехайм", хватай вокзал, мешки отходят. Ну, я и давай лупить по ним длинными от пуза.

Тут-то я ее и зацепил. Тощенькая белобрысая немка, Гертруда. В живот ей, одной пулей, через стопку папок, что она тащила. Ну, остальных добил, сапогами и всяко, а ее пожалел.

Чую — ломятся в двери зомби — ну, те эсэсовцы, которых красные постреляли. Красные-то ушли, а эти и ожили, сволочи. Ну, как ожили, зомби, они же дохлые, но вполне себе так шустро бегают и зубами клацают злобно. И смотрят своими бельмами нехорошо, кушать хотят живого мяса.

А вернутся красные через месяц.