Паштет

— Скорее эсэсовцев брали, чем венгров. Немцы — они этакие киборги. В них вложат программу убивать — будут убивать старательно. Вложат иную программу — будут мирными. У немцев нет полета фантазии, задорной выдумки в деле садизма. А у венгров она была. Потрошили они мирное население и военнопленных наших с размахом и вариациями, удовольствием и весельем. Симпатичный народ, да. И соседи их любят очень. На фронте немцам приходилось выворачиваться, чтоб румыны с венграми не стояли рядом — сразу же начиналась драка, причем с резьбой по живому мясу. Наши потом этим творчески воспользовались — когда Румыния немцев предала и переметнулась на нашу сторону, советские генералы старались румын не против немцев ставить, а против венгров. Тогда румыны воевали отлично, от души и с остервенением. А до этого у нас в Гражданскую и красные и белые диву давались на дружбу европейцев. Когда чехи закатили мятеж в Сибири, и встали на сторону белых, венгерские военнопленные дружно подались к красным. Не потому, что большевистские идеи им нравились, но против чехов. И что характерно — если сталкивались в ходе боевых действий чехи с венграми, то к удивлению и белых и красных тут же забывали все воинские премудрости, бросали пулеметы и винтовки и сходились в ножи. Пленных после таких встреч не было, раненых заботливо добивали. И наши боялись соваться в эти разборки. Что белые, что красные.

— Вы прямо как сапер Водичка говорите — улыбнулся Паштет.

— Гашек очень точно описал ситуацию. К слову сам он был храбрым человеком — чех, а пошел к красным. Его за это и сейчас в Чехии недолюбливают, не простили. Так что я серьезно говорю, к венграм в плен не попадайте.

— Учту — кивнул хмуро Паштет.

— Да уж будьте так любезны — сказал воспитанный старичок.

— Но тем не менее вы так и не сказали, с чего нам вдруг должно повезти. В смысле не вижу я, чтобы мы прозрели и увидели куда двигаться.

Говоря это Паштет полагал, что старик даст внятный совет — на тот случай, если попаданец доберется до верхнего начальства. Другое дело, что скорее всего этого не произойдет, но пример Лёхи, просто откровенно не знавшего — что говорить этим странным предкам, стоял перед глазами. Толку-то убить Хрущева или наябедничать на Горбачева с Ельцыным. Сейчас Паша понимал, что процесс движения такой громадной страны не только персоналии того или иного руководителя.

— Вот вы заговорили про сапера Водичку и Гашека, так я сразу вспомнил недавний случай. Угощали меня недавно адски навороченным кушаньем невиданной стоимости. Предел мечтаний любого современного креативно мыслящего человека. А меня смех разобрал, когда увидел, что подали.

— И что там было? — спросил Паштет, весьма уныло оценивающий современные кухонные креативы. Ему не нравилось, что в ресторанах подают громадные тарелки с сиротливо затерявшимся на просторах фарфора кусочком чего-то невнятного, но люто дорогого. А съел — и не заметил. И не сказать потом, что обалденно вкусно было.

— Это была черная икра и золотая фольга. Тоненькая из чистого золота. Типа станиолевой для шоколадок, но не из алюминия. По замыслу шеф — повара это было пределом мечтаний любого. А я, знаете, вспомнил почему-то, как денщик Балоун сожрал у своего обер — лейтенанта Лукаша печеночный паштет (Паша вздрогнул, услышав свое прозвище) прямо со станиолевой оберткой. Помните такое?

— Помню, конечно. Этот обжора потом блевал и из него летели куски фольги — кивнул Паша. Как ни странно, а ассоциация врача ему понравилась.