Пасьянс судьбы, или Мастер и Лжемаргарита

Никакого наказания я не понёс. О чём со мной говорили отец с матерью после прояснения ситуации, не помню. Возможно, вообще никаких разговоров не было, но в конечном итоге сентенцию «На чужой каравай рта не разевай!» я усвоил крепко. Это касалось в первую очередь частного «каравая», то есть имущества, принадлежащего конкретному человеку. Впрочем, и «государственный каравай» меня не очень заботил, если не касался книг. Тут я несколько раз был не без греха, и один из этих грешков вполне достоин быть упомянутым в моих воспоминаниях.

Опять-таки случилось всё в детстве, правда, уже в мои школьные годы. Грешен, я снова нарушаю хронологию в моём повествовании, но, коли уж разговор пошёл о каких-то наклонностях, наметившихся в раннем детстве, то лучше всего разобраться с ними сразу, раз и навсегда, не возвращаясь к ним по ходу воспоминаний. Случай этот произошёл в пионерском лагере Министерства геологии.

В Советские времена в каждом приличном пионерском лагере обязательно была детская библиотечка. Имелась она и в пионерском лагере Министерства геологии. В это книжное собрание попали книжки, отобранные из библиотеки министерства, о чём свидетельствовали штампы, поставленные на титульных листах изданий. Книгами и их чтением я «заболел» ещё в раннем детстве. Находясь в пионерлагере, я, понятно, тотчас оказался читателем лагерной библиотечки, и мне сразу же приглянулся поэтический сборник Николая Алексеевича Некрасова. Естественно, библиотекарь при выдаче книг юным читателям фиксировал, кому именно и что именно было выдано для прочтения, вот только я каким – то образом умудрился избежать рутинной регистрации. При закрытии пионерлагеря было установлено: в библиотеке имеет место пропажа нескольких книг. Предполагалось провести досмотр вещей у отъезжающей детворы, но он по каким – то причинам не состоялся и «Некрасов» отправился ко мне домой. Этот книжный том и по сей день пребывает в моей библиотеке, увенчанный печатью союзного министерства.

Испытал ли я тогда и после какие-нибудь угрызения совести, связанные с присвоением социалистической собственности в виде книги из министерской библиотеки? Каюсь, никаких угрызений совести я не испытал. Ни в момент присвоения, ни тем более годы спустя. Иначе и быть не могло. В похищенную книгу я был влюблён, а ради любви чего не сделаешь. Во-вторых, книга принадлежала не конкретному человеку, а государству, которое, не стесняясь, под благовидными предлогами бессовестно обирало народ год за годом. В-третьих… А вот, в-третьих, я, судя по всему, поторопился с обещанием больше по ходу моих мемуаров не возвращаться к «приватизации государственных книг». Возвращусь ещё, но очень нескоро, и если Некрасов был похищен исключительно из-за любви, то книги, приватизированные мной многие годы спустя (в постсоветский период), оказались в полном моём распоряжении исключительно из любви к… науке, причём присвоение тут было произведено не одним мною, а в составе некоторой группы из двух человек.

Моё явное тяготение к книге двойственно. Разумеется, в первую очередь меня интересует её содержание, но далеко не в последнюю очередь для меня важно, как книга сделана полиграфически. С женщинами, кстати, несколько наоборот: внешность на первом месте, внутреннее содержание на втором. Вот только в случае с прекрасным полом весомости внешнего и внутреннего весьма близки друг к другу. В «книжном случае» – содержание прежде всего! Одного классного оформления совершенно недостаточно. Хорошо изданная «Книга тысячи и одной ночи», конечно, радует глаз. Но сказки и истории царицы Шахерезады достойны прочтения вне зависимости от того, как они изданы. Бездарные романы советских «классиков» типа Всеволода Кочетова и Михаила Бубеннова не спасут никакие оформительские чудеса. Впрочем, возможны ли они при издании романов такого сорта?!

Но вернёмся к моему пребыванию в Новосибирске, именуемому до революции Новониколаевском.

Итак, ни корь, ни воспаление лёгких, ни туберкулёзный процесс в них не привели меня к летальному исходу. «Тригон» исправно сделал своё дело. Он и дальше продолжал делать его. Как одно из следствий, я не сломал себе шею, свалившись с дерева, на которое вскарабкался. Более того, я вообще ничего себе не сломал, а ведь упал – то с довольно приличной высоты. Остаётся добавить, что после этого падения с дерева ничего угрожающего моему здоровью и жизни в Сибири больше не приключилось – регулярно посещал детский сад, где мне почему-то не очень нравилось, и подрастал себе потихоньку. Кстати, именно в этом дошкольном заведении мной были подучены первые сведения о сексуальной жизни гомо сапиенс. Были эти сведения, чёрт знает как нелепы, и приводить их на страницах моих мемуаров я не стану; замечу лишь, сведения в этой области человеческих знаний, приобретённые мной к концу жизни, порою тоже представляются мне достаточно нелепыми.