Пасьянс судьбы, или Мастер и Лжемаргарита

Впрочем, оставим фальшивомонетничество на потом, сейчас лишь замечу: писание мемуаров, оказывается, порождает любопытство к собственному прошлому. Некоторые факты, которые когда-то были тебе совсем неинтересны, вдруг приобретают важность, едва ты начинаешь копаться в собственной памяти. В нашей жизни мы очень часто выбрасываем из дому то одно, то другое, думая, что всё это нам больше никогда не понадобится. И как же мы иногда жестоко ошибаемся при этом. Вот так же и с жизненными фактами – нередко мы бездумно выбрасываем их из нашей памяти, как не имеющих никакого значения, а на самом – то деле им со временем, может статься, цены не будет. Наши воспоминания о фактах далёкого прошлого не что иное, как наш личный, очень ценный антиквариат. Его тщательно беречь надо! Прошлое часто дорогого стоит, хотя сразу ценность того или иного факта и оценить – то поначалу трудно. Особенно если он вдруг совершенно неожиданно всплыл в твоей памяти. Скажем, по ходу писания мемуаров. Ну, например, рассказал я выше об инциденте со стрельбой. Что и говорить, о многом говорит он, в том числе о российских реалиях. Хорошо врезался в мою память. А вот ещё несколько фрагментиков из моей жизни в Новосибирске, неожиданно всплывших в памяти.

Отец куда-то недалеко ездил по своим делам. Вернувшись, он привёз подарки мне и маме. Маме – букетик жёлтых цветов с названием Болотная калуженка. Мне – двух ящериц. Одна была зелёной и довольно большой. К тому же и смертельно больной, а потому быстро околела. Вторая оказалась обычной прыткой ящеркой, одной из тех, что отбрасывают свой хвост в случае опасности. Факты эти никак не тянут на причисление их к судьбоносным картам – фактам, формирующим пасьянс моей жизни. Но, взлетев неожиданно в моей памяти из каких-то её лабиринтов, эти светлячки моей жизни прочерчивают яркие траектории в моей душе, придавая жизненному пасьянсу некий нацвет. Вернёмся, однако, из мира размышлений в мир реальных событий.

Будучи в злосчастной командировке, отец на обратном пути сумел задержаться на несколько дней в Москве, остановившись не в нашей квартире, а в квартире маминого родного брата, дяди Рафаила – на Курбатовском, остановиться не было никакой возможности по самым различным причинам. В двух комнатах (смежных), где как-то существовать было возможно, временно поселилась семья некоего Гусева – отец, мать и больной мальчик, которому отец что-то подарил, кажется, нашего новогоднего Деда Мороза. Гусевы согревали место своего проживания посредством железной печки – буржуйки, обогревательного устройства, сделанного из стали и чугуна с дымоходом – трубой, выводящей продукты горения из топки на улицу через окно комнаты.

Из Москвы отец привёз в Новосибирск полушубок на лисьем меху, альбом с японскими почтовыми открытками, две книги и ещё что-то, не оставшееся в моей памяти. В кармане полушубка я обнаружил… готовальню, неизвестно каким образом там оказавшуюся. Вскоре полушубок был то ли продан, то ли обменен на толкучке (рынке, иными словами) на продукты – после болезни мне требовалось усиленное питание. С японскими открытками, кстати, очень красивыми, я поступил по – варварски. Поскольку лица некоторых японок на открытках мне страшно не понравились, я по – глупости решил пройтись по ним простым карандашом, пририсовывая некоторым красоткам из Страны восходящего солнца усы и что-то там ещё. Несколько позже, уже в Москве, вдобавок к усам я выразил в письменном виде, прямо на открытках, своё компетентное мнение о лицах некоторых японских дам. Именно некоторых, так как у других из них лица были очаровательны и меня нисколько не возмущали. Каким образом этот альбом с японскими открытками оказался в распоряжении отца, мне неизвестно.

Что касается книг, то это были уже упомянутый выше «Новый швейцарский Робинзон» и «Хижина дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу. Последнюю книгу отец вскоре обменял на детские стихи Владимира Маяковского, которого очень почитал. Впрочем, обмен произошёл в первую очередь не по причине любви папы к творчеству поэта – горлана, а в силу понимания того, что знакомиться с романом Бичер-Стой мне немножко рановато. Тут я должен оговориться, читать я научился, уже вернувшись в Москву, а потому книжки мне читали родители, естественно, вслух. Забавная деталь – я некоторое время никак не мог понять, как это можно читать книжки не вслух, про себя.

Детские стихи Владимира Владимировича не произвели на меня ни малейшего впечатления. Они и сейчас не вызывают у меня особого восторга. Впрочем, и не только детские. Тем более странным может показаться моё предположение, что в своём предыдущем воплощении я был именно… этим человеком. Вероятность такой реинкарнации я оцениваю процентов в 20–25. Но не будем забегать далеко вперёд. Всему своё время.