Пасьянс судьбы, или Мастер и Лжемаргарита

Похоже, мои воспоминания становятся постепенно своего рода биографическим романом, в котором поток моего сознания начинает давать о себе знать. Не зря, видно, читал я роман Марселя Пруста, построенного на потоке сознания главного героя произведения. Что ж, не вижу ничего плохого время от времени отдаваться на волю этого потока. Просто – напросто надо умело ориентироваться при использовании его движущей силы, его энергии. Но оставим на некоторое время бабушку и вернёмся к моему отцу.

Приехав в очередной раз с фронта, папа отправился куда-то по своим делам, и вернулся с кипой книг. Среди них оказалась и первая часть гётевского «Фауста» в приличном переводе Холодковского. Разумеется, никому из взрослых не приходило в голову читать мне это произведение, я сам его прочёл, будучи, скорей всего, уже школьником какого-то начального класса. Гёте мне очень понравился, особенно фрагмент про крысу, что как-то «в погребе жила, всё ела сыр на сало». Появление этой трагедии Гёте в моей жизни в очередной раз подтверждает важность карты – факта № 5 в пасьянсе, раскладываемом моей судьбою – роль разного рода книг в формировании моей личности. Книги эти были самыми различными, начиная от художественных произведений и кончая научными монографиями. И те, и другие находили меня в нужное время и в нужном месте. Возможно, по некому Высшему велению! Справедливости ради, надо отметить, я их также находил. Тяга была обоюдной. Тут будет в самый раз упомянуть о кое-каких фактах моей жизни, хотя они и относится уже к последующим её годам, однако для подобных временных отростков имеются причины.

Ранее уже писалось о моём предположении, касающемся одного из моих предыдущих воплощений – я имею в виду французского писателя Стендаля. Оно пришло мне на ум несколько десятилетий спустя, когда, досконально ознакомившись с литературным творчеством этого француза, я обнаружил нечто общее в наших биографиях. Многие их факты как бы перекликались между собою, они словно перекочевали из жизни этого выдающегося прозаика в мою жизнь. По ходу моего повествования я неоднократно буду останавливаться на этой реинкарнационной бытийной диффузии ряда жизненных моментов, причём не только относящихся к автору «Красного и чёрного» и «Пармской обители». Да, эти мигрирующие во времени моменты заставляют принять их во внимание, но что тогда можно сказать о некоторых фактах, которые не носят временного характера, но могут вызвать тотчас же большое удивление или же быть понятыми много лет спустя. Один из подобных фактов случился со мной, когда мне было лет пятнадцать.

Как-то мой двоюродный брат Марк (о нём уже говорилось) взял в библиотеке книгу Стендаля «Пармский монастырь». В это же время я значительную часть суток по каким – то семейным причинам проводил у бабушки на Разгуляе. Роман этот попался мне на глаза и, любопытства ради, я в него заглянул. Заглянул и увлёкся, почувствовав некое очень сильное притяжение к написанному. А теперь скажите, ну что так могло увлечь пятнадцатилетнего юнца в этом самом произведении, повествующем о событиях, происходящих в каком – то итальянском княжестве в начале девятнадцатого века?! В жизни есть такое понятие – зов крови. Это когда человек сталкивается с другим человеком и вдруг начинает чувствовать близкое с ним родство, и это несмотря на то, что люди встретились в жизни в первый раз. Вот и тут, случился некий «зов крови», словно я написал это. Роман был прочитан от корки до корки. На одном дыхании. Я вроде бы начал обретать самого себя, и обретение это продолжалось в течение многих десятилетий моей жизни. Но вернёмся в 1944 год.

Естественно, отца я считал самым умным человеком на свете – умнее самого товарища Сталина. Как-то раз я и высказал папе оное мнение. Случилось это при переходе трамвайной линии, когда папа по какой-то причине нёс меня на руках. Народа вокруг, к счастью, не было. Отец мгновенно отреагировал на моё заявление, строго настрого запретив впредь заявлять вслух нечто подобное. Что и говорить, крепкая сыновья любовь частенько может довести до беды дорогого тебе человека. Моё заявление относительно ума отца родного никто из людей не услышал, а вот идиотское пожелание гибели от фашистской бомбы услышано было. Какой – то злой силой, не принявшей во внимание ни возраста человека, пожелавшего такое, ни любви этого человека к самому дорогому для него существу на этом свете. И вот с этим мне пришлось жить всю дальнейшую жизнь! Жил! И возраст не был для меня оправданием. Более того, пришло время и, помимо сиротства, я понёс ещё одно жестокое наказание за приступ своего детского помешательства. Но всему своё время.

Судьба была к отцу вдвойне жестока – она припасла ему и вторую бомбу. В прямом и переносном смысле. Кажется, я уже писал выше о ней, но не грех будет и повториться.