Пасхальная тайна. Богословие трех дней

а). Все явления Воскресшего завершаются посыланием. Поскольку Мария не удерживает Его, но идет со свидетельством к братьям, она обретает опыт Пасхи. Повествования превосходят друг друга по силе и торжественности: Лука наиболее подробен, он дважды завершает длинное поучение о Писании и Царстве Божьем посыланием (Лк 24:44–49; Деян 1:3, 8); у Матфея Господь по данному Ему всесилию над всеми народами и временами (см. Втор. 7:14) посылает учеников, вооруженных словом и таинством (28:18–20), во всю область своей власти, у Иоанна это посылание вытекает из тринитарного послания самого Сына: «Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас» (20:21). Хотя в предпасхальное время многое было подготовлено и для основания церкви — в следовании и наставлении учеников — однако собственный акт основания должен был произойти лишь тогда, когда Воскресший совершил свое дело и в силу своей смерти и своего воскресения смог вдохнуть свой Дух в основываемую церковь. То, что эта церковь с самого начала была иерархически устроена, становится совершенно ясным как из слов основания, так и из самосознания апостолов. Повествование Иоанна о передаче власти Петру (возможно, перенесенное на более ранний срок Матфеем) основывает примат последнего; Павел признает его (он всегда называет Петра Кифой); ученики как очевидцы воскресения осознают себя одновременно призванными и посланными, Павел как последыш завершает ряд этих основополагающих посыланий через созерцание Воскресшего (1 Кор 15:8); другие видения и харизмы (в том числе и у самого Павла) нигде не конкурируют с этим фундаментальным посыланием; К. Холль по праву возразил идее Р. Зома (Sohm) об изначальном харизматическом устройстве общины, что вместе с завершением списка основателей «мысль об авторитете и предании сразу же возвышается над харизмой».[856] «Таким образом, мы встречаем в христианской общине с самого начала подлинную иерархию, богоустановленный порядок, божественное церковное право, церковь как институт, в который принимаются индивидуумы».[857]

Сам Воскресший открывает собравшимся вокруг него ученикам смысл всего Писания, будучи вынужденными выйти из рамок своей узкой перспективы (Лк 24:19–20) и ложных воззрений, они должны научиться обозревать полноту с высоты: закон («Моисей»), пророков и книги премудрости («псалмы») (Лк 24:44–25). Воскресший устанавливает протопонимание Писания для memoria[858]· церкви. К Писанию добавляется таинство: прежде всего, у Иоанна вместе с дуновением Духа это — власть прощения грехов (которая и в Мф 16 представляет собой первичный предмет «власти ключей»), у Матфея — повеление о крещении и через повторение сцен трапез, имеющих евхаристический характер, указание (по крайней мере, имплицитное) совершать «это в мое воспоминание» и при этом возвещать смерть Иисуса и высшее дело любви Божьей (1 Кор 11:25–26). Пасхальные трапезы для самого Иисуса могут уже быть эсхатологической трапезой (Мк 14:25 пар.; Откр 3:20), для учеников они представляют собой ее «залог», благовествующий знак, «доколе Он придет». Трапеза, несмотря на «боязнь» состояния между двумя зонами (Ин 21:12), остается внутренним причастием, существенной причастностью алтарю («крови Христовой») и, тем самым, причастностью примиряющему характеру каждой культовой трапезы,[859] наконец, существенным единением участников друг с другом (1 Кор 10:16–18). Поэтому, когда Иисус после Пасхи становится «сотрапезником» (συναλιζόμενος, Деян 1:4), речь ни в коем случае не идет о вторичном вкравшемся «массивном реализме», но о богословски необходимой «символической» черте.[860]