Пасмурный полигон

— Все будет хорошо, экселенц, я просто не поверю, что толстый Геринг мог взять к себе в свиту непроверенного человека. Ведь он долгое время был министром прусской полиции. А там, в этом ведомстве, самые лучшие досье в Европе. Сейчас, правда, их прибрал к рукам Гиммлер… — Остер вытер платком вспотевшее лицо, оглянулся на завешенное окно. — Сегодня Руммлер целый день предупреждает об английской бомбежке, и в кабинетах ужасно душно. Я совсем запарился.

Канарис чуть пошевелился в своем кресле.

— И все же бомбежка будет сегодня ночью, Ганс. Я знаю англичан. Как только в Берлин приезжает кто-то из иностранных гостей — их самолеты тут как тут. Черчилль считает это лучшим способом контрагитации против убеждений Гитлера. А сегодня в Берлине испанский министр Суньер, мерзкая личность, но без него Франко не удержался бы в своем кресле. Да-да, Ганс, испанцы нам пока что нужны. Если б не трусость Франко, мы бы уже давно пощекотали колониальные мозоли мистера Черчилля и стали бы с ним друзьями. Я представляю себе, какой концерт устроют над Берлином англичане, когда с визитом прибудет русский министр. Не так ли, Ганс? Что там еще нового?

Это было в манере Канариса: вести речь об одном и вдруг задать вопрос абсолютно из другой оперы, логически не связанный с предыдущими словами. Остер уже не удивлялся таким внезапным переходам своего шефа с одной темы на другую. Говорят, таким образом он ставил в трудные ситуации многих своих собеседников.

— Я жду, Ганс, — напомнил Канарис.

Остер отложил пачку бумаг, которую держал перед собой.

— Генерал-фельдмаршал Вицлебен и генерал фон Фалькенгаузен прервали со мной все контакты. На них нет абсолютно никакой надежды. Они отказались от участия в нашем сообществе.

Канарис все свое внимание обратил на тщательно вычищенные ногти.

— Надеюсь, Ганс, вы не сказали им, что я принимаю участие в этом так называемом сообществе? Благодарю вас. Я ни на минуту не усомнился в вашем благоразумии…

Адмирал подавил зевок. Остер понял, что наступила пора покинуть его. Встал.

— У меня есть работа, экселенц… Если вы не возражаете, я вернусь к ней.

— Да-да, Ганс, — равнодушно сказал адмирал, — возвращайтесь. Когда вы на посту, я знаю, что в моем ведомстве не будет праздношатающихся по коридорам офицеров. Идите. И помните, что через неделю я спрошу вас об Эккерте…

По узкой лестнице Остер поднялся к себе на третий этаж. Зажег в кабинете свет. Достал из сейфа желтую папку, раскрыл ее. Здесь были документы, касающиеся Эккерта. Их пока что насчитывалось три. Донесение офицера абвера, прикрепленного к Министерству авиации, об усилиях, предпринятых Эккертом в 1939 году для спасения английских офицеров разведки Беста и Стивенса, захваченных гестапо в Венло, на голландской территории, донесение дрезденского филиала абвера о захвате агента по имени Венсенто Гомес. Он вышел в эфир точно в то время, когда выходила на связь раскрытая полмесяца назад резидентна английской разведки Анна Брателли, арестованная и расстрелянная дрезденским гестапо. Последнюю радиограмму Гомеса тоже не удалось расшифровать, за исключением последнего слова «Сент», переданного открытым текстом в те мгновения, когда люди абвера ломились в двери квартиры. Им достался лишь труп агента. Но слово «Сент» сыграло на Эккерта.

И третий документ — зашифрованное письмо в Стокгольм. Одна из трех фотокопий, снятых по приказу Остера с оригинала, лежала в этой папке. Вторая была у дешифровщиков, третья — у Канариса.

Мало, очень мало для того, чтобы крепко держать в руках Эккерта. А это сейчас очень нужно Остеру. Очень.

Англичане, конечно, потребуют программу. Они всегда были буквоедами. Придется передать им меморандум, написанный Остером собственноручно еще в середине 1939 года. Тогда, правда, положение было гораздо лучше, чем теперь.

Остер достал из тайника три странички, сколотые скрепкой, и прочитал два первых абзаца: «На рассвете войска (9-й пехотный полк в Потсдаме, 3-й артиллерийский полк во Франкфурте-на-Одере, 15-й танковый полк в Загане) окружают правительственный квартал в Берлине и занимают важнейшие учреждения. Всех ведущих деятелей государства и нацистской партии арестуют и передадут для осуждения специальным военным судом. Сразу же провозглашается чрезвычайное положение в стране и публикуется прокламация, сообщающая, что правление взяла на себя имперская директория во главе с генерал-полковником Беком.

В прокламациях нужно сообщить, что вермахт успел сорвать план путча продажных партийных кругов и взял власть в свои руки. Фюрер якобы об этом извещен и одобрил эту меру, но он сейчас болен и отказался от выполнения своих обязанностей».