Пассажир последнего рейса

— Отрок Сергий у нас напуганный сызмальства, людей с ружьями страсть как боится. Охотники какие-то вроде вас верхами быдто утречком к болоту мимо скита Савватиева проехали. Нам-то, грешным, сие и ни к чему!

— А про самолет ничего не слыхали? Где он тут спустился, в какой стороне?

— Самолет? Что ты, батюшка, такого здеся отроду и не слыхано. Чай, мы не впервой в этих местах богоспасаемых. Когда Яшмой шли, мужики чего-то про еропланы толковали, а здеся — нет!

— Эх, Иван Егорыч, — в сердцах сказал Жилин летчику. — Сюда бы вместо темноты этой божьей ребятишек наших яшемских! Мигом бы к шанинскому самолету привели! Ну поехали искать, что же делать? Может, кого потолковее встретим.

— И мы с тобою, Сергий, побредем. Прощевайте, люди добрые, господь вас храни!

Обе группы разошлись в противоположные стороны. Зуров угрюмо молчал, поводырь ежился и раздумывал над всем происшедшим. Вот когда возродились вдруг в его памяти слова матери: «Спроси в душе своей у господа или у служителей храмов божиих, как поступить по господней воле».

Так ведь он, Макарка, поступает сейчас именно так, как наставили его служители храма! Там, на болоте, медленно уходят в трясину красные звезды на крыльях, может быть, тонет раненый летчик… Стоило бы Макару сейчас показать рукой направление, и всадники сейчас точно знали бы, куда скакать на помощь гибнущему. Или, в худшем случае, где искать тело летчика. Но тогда мог легко раскрыться маскарад Павла Георгиевича Зурова, белого офицера, виновника гибели солнцевских крестьян…

Так как же было Макару поступить по-божески — помогать зуровскому обману или помочь розыску сбитого зуровцами самолета?

Тяжело стало на сердце у Макара от этих мыслей!

А тем временем они уже дошли до женской обители.

Здесь ни тишины, ни покоя не было! Почти все население женских скитов толпилось на берегу оледенелой Ключовки, у проруби. Снег на Ключовке был расчищен и разметен, лопаты и метлы валялись на берегу. Все скитницы еще обсуждали с горячностью некое чудо, свершившееся здесь только что, у всех на глазах…

— Где же праведница убиенная? — спросил Зуров. — Кто секиру-то на нее поднял?

— Не убиенная, а пораненная до полусмерти, — отвечала старуха черноризница, утирая слезы. — Ох, кормилец, что тут было — и пересказать словами нельзя. Схватили убивицу окаянную, потому как сперва четверо чужих на лошадях прискакали, а потом и пятый через болото по ее следу пожаловал. Немножко не поспели, Анастасьюшку от ножа спасти.

— А где же инокиня пораненная? Ай отправили?

— Кабы отправили! А то, вернее сказать, на крыльях унесли. Токмо, архангельские ли те крылья или… сказать страшно, чьи., про то единый господь во небесех ведает. Нам, убогим сиротам, матерь божия того не открыла.

— Ты толком-то расскажи, матушка, как оно было…

— Нешто перескажешь! Анастасьюшку как подняли с пола, так уж без памяти. Кое-как перевязали ее старицы, а тут этот прилетел, кружить над нами стал…

— Ероплан, что ли? — подсказал слепец.

— Он, кормилец. Тут один из поимщиков убивицы, в кожаном весь, голова круглая, достает из кармана пистоль, и веришь ли, три звезды красных в небо взлетели! Стали тому коршуну с земли знаки подавать. Нам кричат — ежели желаете, чтобы сестра ваша жива была, помогайте лед расчистить. Что тут было — и не скажешь! Как спустился к нам коршун-то, положили на него Анастасьюшку, на старый след машину эту наставили, еще с полчаса снег перед ней разметали, а потом — завыл, затрещал — и нет его. Да сказал еще летун, что еще раз к нам сюда прилетит, второго коршуна выручать. Пришлые-то вам не встретились? Пошли того коршуна на болоте искать. Может, говорят, летун еще живой, сюда его везти хотят на лошади.

— Слышь, матушка, запрягите и мне с отроком лошадку!

— Что ты, божий человек, мало погостил у нас?

— При делах столь дивных… в яшемскую обитель помолиться спешим. Только бродом переправьте, а там уж отрок и пешой доведет.

— Нет ли у тебя, странник божий, сольцы фунтика? Давненько солью бедствуем.

— С фунтиком-то, сверх денежки, я бы до самой Яшмы доехал.

— И мы довезем, коли найдешь.

— Ну господь с вами, так и быть. Запрягайте!

Яшемский пастырь, отец Николай Златогорский, окончательно убедился, что ночью его ограбили. Неужели Стельцов?

Отец Николай последний раз открывал ларец перед его приходом. Через полтора часа после ухода Стельцова явились те двое, Сашка Овчинников и ротмистр Сабурин, но к их приходу ларца как будто уже не было на месте. Матушка призналась, что котомка Стельцова показалась ей поутру потяжелее, чем с вечера. Батюшка обозвал жену старой дурой и разиней, но от этого на сердце не полегчало.

Ларец теперь, очевидно, уже в руках господ офицеров, в партизанском отряде. Обнаружат там золото — трудом накопленные деньги, плата за бесчисленные крестины, свадьбы, похороны, панихиды, освящение домов, водосвятие…