Пассажир последнего рейса

Все члены группы Ильина, оба трактирщика, Саша Овчинников и сам раненый комиссар, насколько ему позволяли силы, принялись собирать на болоте все, что осталось от разгромленной банды. Согнали уцелевших Сашкиных донцов, осмотрели на санях и во вьюках запасы продовольствия, винтовки, патроны, документы. Поискали тела убитых бандитов, но смогли обнаружить только Стельцова и Губанова. Пришли к выводу, что остальные бандиты во главе с Зуровым на дне трясины, а с ними и несчастный Макарка Владимирцев… Но какой неожиданностью для комиссара Шанина явился осмотр стельцовских карманов и его вещевого мешка!

Там оказался поповский железный ларец с бумагами отца Николая Златогорского и среди этих бумаг — личные письма комиссара с запросами о судьбе дочери и хорошо сохранившийся фотографический портрет самого летчика Шанина. С этим портретом никогда не расставалась покойная Мария Шанина, жена Сергея Капитоновича и Тонина мать… Было легко понять, что вещицы Марии Алексеевны Шаниной — серьги, часики, медальон, обручальное кольцо и пачка с пятью сотенными ассигнациями совсем недавно перекочевали из ларчика в стельцовские карманы, равно как и оба столбика золотых монет.

Комиссар высказал предположение, что отец Николай поручил подпоручику Стельцову доставить ларец в надежное место вместе с самой монахиней, а тот в минуту опасности решил вскрыть его и распорядился содержимым… по-своему…

Раненого комиссара так утомили все эти хлопоты на болоте, что пришлось поскорее запрячь одну из Сашкиных лошадей в брошенные санки и мигом домчать его на Ключовку. Уже начинало темнеть, когда Петров доставил его и Сашку на «фармане» в Яшму…

В больницу к Тоне Сергей Капитонович и Александр Овчинников явились еще в тот же вечер. Женщина-хирург сказала им, что операция окончилась недавно и малейшее волнение для больной гибельно.

— Вы, вероятно, желаете получить следственные показания? — спросила докторша. — Я это категорически запрещаю по меньшей мере на неделю.

— Никакие мы не следователи… — ответил Сергей Шанин. — Просто, понимаете, доктор, надо… чтобы Тоня непременно… поправилась! И мы готовы сделать для этого все, что мыслимо, а коли нужно, то и… еще того больше!

Докторша поглядела комиссару в лицо.

— Не вы ли интересовались у нас осенью судьбою двух гражданок, матери и дочери, снятых с парохода, помнится, осенью 1912-го?

— Я самый, — ответил Сергей Капитонович.

— Так эта юная монахиня и есть…

— Да, да, — сказал Шанин, — она и есть. Я последний раз видел ее девочкой, весной двенадцатого… Что же прикажете нам делать?

— Самое главное — немедленно отсюда удалиться и больную ничем не волновать. Можете домой ко мне наведываться хоть по три раза в ночь, а сюда носа не показывайте, она может не пережить такого волнения. Нет ли у вас какого-нибудь неотложного дела на неделю?

— Есть дело! — серьезно ответил летчик. — Мой подбитый самолет из болота выручать. Как раз на неделю хлопот хватит. И за новым винтом, верно, в соседний отряд, в Кострому, посылать придется…

— Вот и отлично, — обрадовалась докторша. — Как управитесь с этими делами — вот тогда и попробуем подготовить ее к встрече с вами. А пока — надейтесь и ждите терпеливо!

3

Комиссар Шанин хорошо сознавал, что по истечении назначенного докторшей срока ему предстоит новый бой, потруднее, чем выигранный на болоте!

Самая большая трудность заключалась в том, что Антонина в свои 19 лет искренне и глубоко верила, будто для «мира», то есть обыкновенной жизни, она бесповоротно и окончательно умерла.

Докторша потом признавалась Сергею Капитоновичу, что дочь его сперва даже и не очень хотела выздороветь. Но когда докторша попыталась заикнуться, о том, что монашеский клобук можно бы снять и от свершенного над нею пострижения отречься, больная только сказала, что лечить себя не даст, если про это хоть единое словечко еще раз будет сказано. Дескать, господь не любит изменчивых и клятвопреступных душ, а она, мол, ушла в монастырь по доброй воле, когда поняла, что на земле у ней нет ни родной души, ни защитника: родители умерли, жених погиб.

Тем временем яшемская милиция сперва получила сообщение о таинственном исчезновении из дому яшемского протоиерея отца Николая Златогорского, а вскоре монахиня-ключарь заглянула в кладбищенскую часовню заправить маслом негасимую лампаду и наткнулась там на оледенелое тело.

Кого только не винили яшемские обыватели в этой таинственной смерти!

Обвиняли сельских активистов, приезжих летчиков, неведомых грабителей, даже злополучную Марфу-трактирщицу, хотя женщину эту давно отвезли в кинешемскую тюрьму. Ее осудили на шесть лет, и в родных краях она больше никогда не появлялась.

…Вскоре покинули их и остальные обитатели «Лихого привета», и даже память об этом придорожном трактире давно развеялась в окрестных деревнях… После реконструкции Волги самое место, где он некогда стоял, затоплено разливом речки Елнати…

Злоумышленников, убивших яшемского пастыря, так никогда и не поймали, но погребение усопшего было торжественно и благолепно, сам владыка архиерей отпевать приезжал!..